Дженни Вингфилд - Возвращение Сэмюэля Лейка

Чуть погодя Бутси решил, что отдать дань традиции Мозесов можно и по-другому – открыть и второе заведение. Он запер лавку, а сам прошел через дом в бар, на ходу кивая людям, заговаривая то с одним, то с другим. Если учесть, что он два дня не мылся и провел ночь на полу в баре, из Бутси вышел радушный хозяин. Филлис протянула ему тарелку с едой и сказала: спасибо за доброту, вы так помогаете Мозесам! А Бутси ответил: не стоит благодарности.

Никто не знал, где ключ от внешней двери бара, и Бутси открыл заведение, подперев стулом дверь между баром и кухней и всем велев заходить и угощаться – сегодня самообслуживание. Женщины, никогда прежде не бывавшие в баре, робко заглядывали внутрь, а многие из мужчин приняли приглашение Бутси.

Только музыкальный автомат в тот вечер не играл. Ни танцев, ни громкого смеха. Говорили вполголоса, а ступали неслышно – все ждали вестей о Тое Мозесе.

Операция потребовалась сложная, длилась несколько часов. По словам доктора Бисмарка, который вышел в приемную поговорить с родными. Тою предстояло пролежать не меньше месяца в больнице и еще месяц-два – дома. Бернис Мозес плакала – видимо, от радости.

Калла едва не закричала. Сын будет жить! Остальные сыновья обнимали ее, говорили: он крепкий, пулей двадцать второго калибра не возьмешь. Все родные тоже бросились ее обнимать, повторяя: Бог милостив, услышал наши молитвы, – и Калла была согласна с каждым словом.

Когда доктор Бисмарк ушел, семейство Мозесов обступило спасителей Тоя. Их благодарили, благословляли.

– Доктор говорит, вы как раз вовремя его довезли, – сказал Сид Мозес. – Еще несколько минут – и было бы поздно.

Скотти вновь принялся каяться, но Мозесы и слушать не желали. Сказали: полно себя винить, и всем троим велели ехать по домам и отдохнуть хорошенько, даже звали когда-нибудь на ужин. И для Раса Белинджера не сделали исключения. Если кто из Мозесов и представил, каково будет Расу сидеть за одним столом со сбежавшим от него сыном, или мелькнуло опасение, что без мальчика он домой не уйдет, то эти мысли были отброшены как недостойные. Может, потеряв сына. Рас крепко задумался о себе и своей жизни. Может, он изменился.

Тетя Милли – уютная пышечка-коротышечка, но нет на свете хуже места для ребенка, чем ее дом. Всюду крахмальные салфеточки, безделушки ее собственного изготовления, лампы из прессованного стекла, хрупкие фарфоровые конфетницы без конфет.

Сван, Нобл, Бэнвилл и Блэйд сбились в кучку на диване, боясь хоть на минуту забыть о Тое – вдруг, если перестать о нем думать, он умрет? – и не смея шевельнуться, чтобы ничего не разбить. Дави, которую они по-прежнему недолюбливали, твердила: не трогайте то, не трогайте это.

Но им и не хотелось ничего трогать. Каждые пять минут они просили тетю Милли позвонить в больницу, узнать, как там дядя Той, но тетя Милли отвечала: во-первых, если надоедать врачам. Тою лучше не станет, а во-вторых, дядя Сид и так позвонит, как только появятся новости.

Она усадила детей вокруг обеденного стола, а на стол водрузила доску наподобие классной, обтянутую войлоком. (Еще одна у нее была в церкви, а эта хранилась дома, для Солнечных Лучиков, которые собирались у нее порой.) Чтобы не думать о грустном, послушайте-ка историю в картинках, проворковала тетя Милли. Сван с братьями наслушались историй в картинках в воскресной школе – подумаешь, одной больше, одной меньше, – зато у Блэйда такого опыта не было, и он не прочь был послушать.

Тетя Милли принесла целый сонм библейских персонажей и декорации (пальму, шатер, кусочек пустыни, овец, верблюдов) – все из картона с войлочной подложкой. Дала фигурки Дави, чтобы та, когда нужно, вешала их на доску (приставали они мгновенно и не отваливались), пока сама рассказывала историю Давида и Голиафа. Когда тетя Милли добралась до того места, когда великан Голиаф наступал на людей и давил в лепешку, Блэйд прищурился, сжал кулаки.

– Вот сукин сын! – процедил он.

– Да, да, – кивнула тетя Милли, – за грехи приходит расплата, и Голиаф заплатил дорого.

К середине дня тетя Милли (слегка подустав быть такой милой) предложила вздремнуть – было бы чудесно. План встретил решительный отпор, и она, оставив на кофейном столике стопку детских книг, исчезла в спальне вместе с Дави.

Чуть позже позвонил дядя Сид и сообщил, что Той будет жить. Трубку взяла Сван и передала новость мальчикам. Все трое завизжали от радости, но беззвучно – пусть тетя Милли и Дави спят, так лучше. «Не фокусничать» становилось все тяжелей и тяжелей, и они махнули на все рукой. Бэнвилл и Нобл затеяли борьбу прямо на тети-Миллином паркете с миленьким узорчиком, а Блэйд без конца тыкал Сван под ребра и убегал. После четвертого-пятого раза Сван пустилась в погоню и прижала его к стенке возле столика, уставленного посудой из цветного стекла.

– Что на тебя нашло? – спросила она строго.

– Ничего, – взвизгнул Блэйд, давясь от смеха.

И поцеловал Сван в губы.

К Тою пустили одного посетителя. Честь эта выпала Бернис как жене. Той был подключен к нескольким приборам, каждое слово давалось ему с огромным трудом.

– Видно, придется тебе меня и дальше терпеть, – выдохнул он с натугой.

Бернис коснулась его руки, поцеловала в лоб и улыбнулась нежнейшей улыбкой.

– Слава Богу, что ты жив, – соврала она.

Никто не просил Уиллади брать на себя «Мозес – Открыт всегда», это подразумевалось само собой. Больше работать в баре некому, а семье надо на что-то жить. Когда Сэмюэль понял, к чему все идет, ему показалось, будто Бог задумал стереть его в пыль.

– Ты не обязана, Уиллади, – сказал он наутро после несчастного случая. – Бог всегда давал нам средства к жизни.

Уиллади носилась по дому – стирала, убирала, надеясь все успеть и отдохнуть до того, как дети вернутся из школы. Прошлой ночью она почти не сомкнула глаз, а сегодня и вовсе поспать не удастся.

– Что ж, скажи мне, когда Он снова начнет помогать, – ответила Уиллади. Ее тоже будто размалывали в порошок.

Сэмюэль не спорил. Когда они венчались, на вопрос пастора, согласна ли она любить, почитать и слушаться мужа, Уиллади ответила по-мозесовски: «Любить – да, почитать – да, а слушаться – посмотрим» – и ухмыльнулась.

Мозесы покатились со смеху. Лейки поморщились, а Сэм Лейк взял Уиллади в жены на ее условиях. До сих пор на этих условиях им жилось прекрасно.

В тот день по дороге на работу Сэмюэль попросил Господа дать ему знак, как жить дальше.

Молитву он произнес на въезде в Магнолию и в первом же квартале увидел колонну машин. Скрипучие, заляпанные грязью грузовики, суровые обветренные водители, на бортах немыслимые рисунки: укротители со львами, гимнасты на трапециях, цветные шатры. Цирк приехал.