Дженни Вингфилд - Возвращение Сэмюэля Лейка

Порой, когда Джеральдина Белинджер не пыталась сосредоточиться, а пускала мысли на самотек, у нее случались озарения: одна мысль опережала остальные, проносилась яркой звездой. Удержать их в памяти не удавалось. Они, как метеоры, вспыхивали и гасли.

Вот и сейчас она отпустила мысли на волю, отдавшись их потоку. Еще у лавки в голове возник яркий лучик, не затухший до сих пор. Она восхищенно любовалась его сиянием. Джеральдина по опыту знала, что не стоит и пытаться оценить его блеск или найти изъяны. Если переусердствовать, луч растворится, померкнет, исчезнет. А так можно полюбоваться.

Муж ее, сидя за рулем, чему-то усмехался. Джеральдина перехватила его улыбку, и у нее внутри все похолодело. У большинства людей улыбка означает что-то хорошее. Улыбка Раса может значить что угодно. Но Джеральдина не позволит ни Расу, ни его улыбке отвлечь ее от дивного мерцающего лучика. Хочется любоваться им долго-дол…

– И долго ты строила глазки этому ублюдку? – спросил Рас. Он гордился своим коварством и умением сбить ее с мысли. На это он мастер.

Джеральдина лишь молча подняла на него взгляд. Если Рас заведется, говорить опасно: придерется к каждому слову; но и молчать опасно: молчишь – значит, виновата. Если он вбил в голову, что у тебя какая-то постыдная тайна, ничто ему не помешает ее раскрыть.

– Я ж видел, прямо слюной исходишь. Я не слепой.

Джеральдину взяла досада. Лучик чуть потускнел. Замолчал бы Рас, не мешал сосредоточиться.

– Тоже мне ясновидящий! – ответила она, забыв об осторожности.

Рас грубо, неприятно рассмеялся.

– Не слепой уж, можешь не сомневаться.

Джеральдина приподняла ребенка, прижала к

плечу, похлопала по спинке. На душе стало гнусно. Лучик света померк. Теперь хочешь не хочешь, придется пререкаться с Расом. Не дашь отпор, он совсем озвереет. Если Рас чувствует силу, то будто с цепи срывается.

– Не было ничего, – огрызнулась Джеральдина.

Рас сплюнул в окно рыжую табачную жвачку, утерся рукавом.

– Я вижу, когда женщина хочет мужчину.

– Хватит меня обвинять, – презрительно отрезала Джеральдина. – Тебе лишь бы напраслину возводить на людей. Я его даже не знаю.

– Хотела бы узнать, да?

Да, Джеральдина не знает Тоя Мозеса, видит его только в такие дни, как сегодня, когда он хозяйничает в лавке, а она заезжает с мужем и детьми. Всегда с мужем и детьми. Ее никуда не пускают одну. Но о Тое она слышала немало. О том, как он потерял ногу, спасая человеку жизнь, и как лишил человека жизни, спасая честь жены. Слышала и запомнила. Той Мозес вступается за тех, кто не может себя защитить. Именно эта мысль маячила перед ней блуждающим огоньком минуту назад.

Джеральдина встретила Раса и вышла за него, когда ей было всего четырнадцать. Четырнадцать! Сопливая девчонка, а он только что вернулся с войны и собой был недурен, хоть и ростом не вышел.

Он ворвался в ее жизнь, лихой, развязный, и, разумеется, вскружил ей голову. Немногие из ее сверстниц могли похвастаться вниманием мужчины, который везде побывал, все повидал и столько врагов отправил на тот свет. В то время ее мало беспокоило, что Рас убивал людей. На то он и солдат. Теперь она узнала, что Рас убивал с наслаждением. Война для Раса Белинджера пришлась очень кстати, такое бывает раз в жизни.

Да, многое она узнала о нем с тех пор.

Рас ухаживал за ней недолго, лишь успел убедиться в ее невинности. Просто-напросто проверил, довольно грубо. А потом смахнул ей слезы и сказал: не о чем рыдать. Сама виновата, так его распалила, а кроме того, он должен был знать. Он не смог бы любить женщину, которой попользовался другой.

Слово «попользовался» должно было ее насторожить. Должно было. Но Рас завел речь о свадьбе, и она почти забыла об остальном. Она не знала тогда, во что ввязывается. Зато теперь узнала.

Жилось ей то сносно, то невыносимо. В первый раз, когда стало совсем плохо – когда Рас впервые отхлестал ее ремнем, – она умоляла родителей принять ее обратно, но те ответили: заварила кашу, сама и расхлебывай. О том, чтобы вернуться домой, не могло быть и речи.

На деле (хоть Джеральдина не отдавала себе отчета) ее не всегда тянуло уйти. Спору нет. Рас обходится с ней сурово, но с лихвой искупает свою грубость. В конце концов дошло до того, что жестокость лишь обостряла чувства. В глубине души Джеральдина утвердилась в мысли, что ничто больше не даст ей подобной остроты. Даже когда хочется сбежать, трудно представить иную жизнь.

Рас дотянулся до нее через третьего, младшего, сына, сидевшего между родителями и увлеченно ковырявшего в носу. Рука Раса нырнула жене под юбку и ущипнула за самое чувствительное место. Джеральдина, продолжавшая поглаживать по спинке дочь, замерла, стиснула зубы.

– Все вы, бабы, одинаковы, – сказал Рас. – Мечтаете о том, чего у вас нет. Вот до дому доедем, там и получишь то, чего у тебя еще не было!

И снова смешок. Резкий, грозивший сорваться в дикий хохот. Его смех может меняться, бить рикошетом, может ударить пулей в сердце. Или в голову.

Джеральдина мысленно отгородилась от Раса. Иногда от него нужно отгородиться, подумать о другом – иначе нельзя. Попыталась вновь отдаться потоку мыслей, но они текли вяло, тягуче. Она старалась отыскать тот дивный лучик, мысль о Тое Мозесе – защитнике слабых, но луч растворился в сером сумраке. Даже если найти его, что толку? Когда падучая звезда погасла, на нее не загадать желание.

– Чем дядя Той убил Йема Фергюсона?

– Что?

– Чем он убил? Ножом? Из ружья?

Сван сидела в ванне, по шею в пене. Мать, склонившись над раковиной, мыла голову, но.

услышав вопрос, резко выпрямилась, шампунь потек в глаза.

– Кто тебе сказал, что дядя Той кого-то убил?

– Дави.

– Лави болтушка.

– И не только она. Я слышала однажды, как вы с бабушкой Каллой говорили, давным-давно.

Уиллади вновь нагнулась над раковиной, подставила голову под струю воды. Шампунь вспенился, потек ручейками.

– Что мы с бабушкой говорили?

– Не помню точно.

– Вот как.

– Но если кто-то из моих родных совершил убийство, я имею право знать, разве я не заслужила?

– Ремня ты заслужила.

Уиллади зажала в пальцах прядь волос, проверяя, скрипят ли. Скрипят. Откинула волосы с лица, обмотала голову полотенцем и вышла из ванной.

– Так он его убил или нет? – крикнула вслед Сван.

– Да! – отозвалась мать. Уиллади, может, и не сразу скажет правду, но если прижать ее к стенке, то не соврет. Как-никак она Мозес, до мозга костей.

– Так чем он его убил?

– Руками!

Руками! Дядя Той голыми руками убил человека! С минуту Сван свыкалась с этой мыслью, и с каждой секундой дядя Той рос в ее глазах. Он прямо-таки покорил ее. Странное дело, тетя Бернис к нему как будто равнодушна, зачастую словно не замечает его, даже когда он рядом. А на вид прекрасная пара – дядя Той, такой сильный и уверенный, и тетя Бернис, с дивной фигуркой и кожей как шелк. Будь тетя Бернис хоть чуточку влюблена в дядю Тоя, вышла бы красивая история любви, из тех, что живут в веках.