Анатолий Марченко - Звездочеты

Альфред оказался на редкость словоохотливым, хотя все, о чем он говорил, представляло собой набор штампованных пропагандистских изречений в духе Геббельса и не содержало ни единой крупицы информации об испытаниях военных самолетов, то есть именно той информации, которая могла бы чрезвычайно заинтересовать Ярославу.

Развалившись на старинном диване и охмелев от спиртного, Альфред с наслаждением изрекал свои взгляды, будто перед ним сидели не две молодые женщины, а по меньшей мере сотня привороженных его демагогией слушателей. Самой излюбленной его темой была война. Ярослава вскользь заметила, что война ей не по душе уже хотя бы потому, что женщины останутся без таких мужчин, как Альфред, и этим еще больше распалила его.

— Мы ликуем при слове «война»! — воскликнул он, и Ярослава по его сияющему восторженному лицу поняла, что он говорит это искренне, без рисовки, с полной убежденностью в своей правоте. — Мужчине не воевать — все равно что женщине перестать рожать. Дух короля Фридриха нам ближе, чем дух Гумбольдта. Только меч сделает нашу мечту реальностью. Без войны человечество гниет на корню, погружается в пороки. Война предохраняет народы от гниения. Прав тот, кто побеждает. И когда я иду в бой, то не упражняюсь в справедливости, а только уничтожаю и истребляю. Война — прекрасная охота человека на человека. Мы живем в эпоху великих индивидов. Вымирание известного сорта людей так же желательно, как и продолжение рода других. Именно на войне происходит отбор наиболее ценных индивидов, формируется высший тип человека. Жизнь есть результат войны. Скоро весь мир будет у наших ног. Мы стоим на пороге тысячелетнего рейха, и нам выпала великая честь — сделать первый, самый трудный и кровавый шаг. Мы должны быть тверды, как крупповская сталь, неподатливы, как кусок кожи, проворны, как борзые!

Эмма с обожанием, как зачарованная смотрела на Альфреда, не смея перебить его даже прикосновением.

— «Так говорил Заратустра»? — Ярослава назвала книгу Ницше, чтобы намекнуть Альфреду на явное заимствование мыслей, однако это ничуть его не смутило.

— А знаете ли вы, — продолжал он еще более торжественно, с подчеркнутой значительностью, — знаете ли вы, что Гитлер фотографировался у бюста Ницше, рассылал его книги с дарственными надписями своим самым лучшим друзьям? Ницше — наш пароль. Его «Так говорил Заратустра» мы положим в каждый солдатский ранец. Мы — сыновья Заратустры, над нами витает его дух.

— И после этого коммунисты смеют называть таких, как вы, сумасшедшими! — воскликнула Ярослава.

Альфред вскочил, охваченный яростью, но тут же снова опустился на диван и заговорил, словно обращаясь к громадной аудитории, с благоговением внимавшей ему.

— Я — сумасшедший? Но тогда кто же вы — немцы? Нормальные, добропорядочные, благопристойные люди? Сентиментальные, экзальтированные слюнтяи? Великомученики с идиотски постными лицами, скрывающими истинные чувства? Если сумасшедший — я, то сумасшедшие и все вы! Галиматья! Деление на нормальных и сумасшедших придумали слюнтяи и всякий левый сброд. Если сумасшествие помогает завоевать мир — я первый назову себя сумасшедшим!

Альфред говорил все это то едва слышно, то взрывался так, что оглушал своих собеседниц. Он явно пытался подражать Гитлеру.

— Если бы не было меня, вы обязаны были бы меня выдумать, — продолжал он с такой настойчивостью, будто Ярослава и Эмма пытались опровергнуть его. — Вам удобно скрывать во мне свои пороки и низменные страсти, алчные устремления и склонность к разврату, убожество и нищету мысли!

— Надеюсь, это не в наш адрес? — игриво прильнула к нему Эмма.

Альфред, не ожидавший, что его перебьют, споткнулся на слове, умолк и посмотрел на Эмму так, будто увидел ее впервые и не может понять, откуда она вдруг появилась.

— У вас я даю волю своему языку, — уже не как оратор, а как собеседник, чуть смущенно проговорил Альфред. — Девочки, вы не судите меня строго: весь день я один на один с самолетом. А с ним не поговоришь. И тем более его не заключишь в объятия — самолет не женщина!

Альфред яростно захохотал, довольный своей шуткой, и обнял Эмму, заголив ей бедра, будто они были только вдвоем.

— Эмме чертовски везет, — засмеялась Ярослава. — Все нежности, предназначенные для жены, достаются ей. Если бы в Германии все были такие, как вы, Альфред! К сожалению, у нас много трусов, которые при одном слове «война» цепляются за подол маминой юбки. А победный гром пушек они готовы променять на жалкие мелодии какого-нибудь Моцарта.

— Прекрасно сказано! — одобрительно посмотрел на Ярославу Альфред. — Но самый поразительный парадокс в том, что я, поклонник кулака и силы, родился — не поверите где.

Ярослава сделала вид, что не очень-то хочет знать его биографию.

— И не пытайтесь, не угадаете! — самодовольно заявил Альфред, заранее предвкушая, какое воздействие произведет на Ярославу его сообщение. — Я, Альфред Зибург, уроженец города Зальцбурга! Это вам ни о чем не говорит?

Ярослава пожала плечами.

— В Зальцбурге родился этот недоносок Моцарт. Наш «Хорст Вессель» дороже миллиона сочинений плюгавого музыкантишки.

«Боже мой! — со страхом подумала Ярослава. — В мирном городе Зальцбурге, городе Моцарта, мог появиться на свет этот современный людоед. Кажется, он больше гитлеровец, чем сам Гитлер».

Между тем Альфред, зарядившись новой порцией вина, начал рассказывать такое, к чему Ярослава прислушалась с жадным интересом.

— Вас ждет прекрасное будущее, истинные дочери Германии. Теперь мы устремимся на восток. Россия — наша цель. Гитлер — это крик петуха на рассвете. Он разбудил Германию. Мы идем за ним стальной лавиной. Я уже предвкушаю счастливый момент, когда самолеты, которые я благословил в полет, сбросят первые бомбы на Москву. Человечество нуждается во временном возврате к варварству. О, мои самолеты способны достичь Москвы! Все разговоры о вторжении в Англию — сущий бред. Только Россия! Немецкий народ отмечен богом. Мы сокрушим большевизм. Мы будем сражаться, как легендарные Нибелунги. Наша судьба грозит стать судьбой всего мира. Горе тем народам, которые не видят красной опасности. По́зднее пробуждение будет ужасным. Мы взорвем все европейские границы! — Он передохнул и вдруг заговорил доверительным шепотом: — А хотите, я расскажу вам о самом любимом увлечении Германа Геринга? Он часто бывает в своей резиденции в Шорфхейде. Там на чердаке у него устроена большая модель электрической железной дороги. На ней есть запасные пути, стрелка, депо, вокзалы, мосты, виадуки, тоннели. Над всем этим протянута проволока, по которой двигаются самолеты. Стоит нажать кнопку — самолеты пикируют на дорогу и сбрасывают бомбы. Сюда допускаются только интимные друзья. Крики восторга раздаются всякий раз, как бомба попадает в летящий на всех парах поезд. Гости лежат на коврах и наслаждаются бомбежкой. Великолепно, не правда ли?