Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 1. В дебрях Индии

— Браво, Мариус! Не считая того, что мы подыши свежим воздухом, насладимся прекрасной природой, голубыми волнами, обширным горизонтом, листьями деревьев, мелодичным пением птиц…

— Я не знал, что ты поэт, Боб…

— Чего ты хочешь? Разве может прийти вдохновение, когда живешь в норе?

— Идем…

— Возьму только карабин и сейчас к тебе…

— Вот еще, Боб… Никакого оружия, кроме наших удочек.

— С ума ты сошел, Мариус? Или на тебя действует это превосходное бургундское…

— Ни слова больше, не то пожалеешь… Слушай и удивляйся моей проницательности. Что сказал маратх, вернувшись из Бомбея?

— Ей-богу, не помню.

— Он сказал, — продолжал Барбассон, отчеканивая каждое слово, — что англичане даровали полную амнистию всем иностранцам, участвовавшим в восстании, с условием, что эти иностранцы сложат оружие.

— Так что ж, мы ведь не можем сложить его, мы… Мы клялись защищать до самой смерти…

— И наивен же ты, мой бедный Боб! Дай я кончу…

И он продолжал поучительным тоном:

— Видишь ли, Боб, надо уметь жить, иначе ты сделаешься жалкой игрушкой в руках судьбы, с которой сильный человек должен уметь справляться. Ясно, что пока Нана-Сахиб платит нам и мы не вынуждены бежать, мы не складываем и не сложим оружия; что касается англичан… Представь себе, что мы в одно прекрасное утро попадем, — ведь они тут как тут, — попадем в руки хиглендеров. [24] Highlander — горный житель, шотландец, Барбассон выговаривает неправильно: вместо «хай» он говорит «хиг». — Примеч. авт.

— Хайлендеров!

— Что ты говоришь?

— Хайлендеров!

— Хайлендеров, хайлендеров, мне-то что до этого? В Марселе мы говорим «хиглендер». Ну, предположим, что они захватили нас. «Что вы делаете?» — говорит нам их командир. — Мы дышим свежим воздухом. — А так как у нас не будет другого оружия, кроме удочек, нас не имеют права повесить, мой добрый Боб!.. Если нас обвинят в том, что мы участвовали в восстании, мы ответим: «Очень может быть, но мы сложили оружие». Что они скажут на это, раз мы выполнили условие амнистии? Если же у нас найдут револьвер, даже простой кинжал, мы погибли; первое попавшееся дерево, три метра веревки — и предсказание Барбассонов-Барнетов-старших исполнится… Понимаешь теперь?

— Мариус, ты великий человек.

— Понимаешь, таким способом мы сохраним наше положение у Нана-Сахиба и удовлетворим требованиям англичан.

— Понимаю… понимаю, что я ребенок в сравнении с тобой.

— И потом, разве ты не видишь, что при настоящем положении вещей всякая попытка к сопротивлению была бы абсурдом… Нет, клянусь честью, занятная штука: Барнет и Барбассон вошли в соглашение и объявили войну Англии. Надо быть экзальтированными, как Сердар, чтобы мечтать о подобных вещах.

— Но ты кричал еще громче меня: «Умрем до последнего! Взорвем себя и схороним вместе с собой наших врагов под дымящимися развалинами Нухурмура!»

— Ну да, мы люди южные, мы всегда такие, мы горячимся и кричим сильнее других… К счастью, скоро наступает отрезвление, и мы останавливаемся как раз в ту минуту, когда другие начинают в свою очередь глупить… Ну так как же? Одобряешь ты мою идею?

— Превосходная… берем удочки.

После этого достопамятного разговора друзья вышли и направились к заливу, где находилась шлюпка.

— Стой, — сказал Барбассон, который первым взошел на борт, — люки закрыты! Черт бы побрал этого Сердара, он не доверяет нам.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Неужели ты не помнишь, что он предупреждал нас, чтобы мы не плавали в шлюпке по озеру, поскольку поблизости могут быть шпионы. На тот же случай, если мы не устоим против искушения, он и запер люки.

— Это неблагородно с его стороны.

— Ага, вспомнил! Там, в задней части шлюпки, подле винта и компаса есть рукоятка, с помощью которой можно привести шлюпку в движение, если только не прерван электрический ток. Вот посмотрим сейчас.

При первой же попытке, сделанной Барбассоном, шлюпка немедленно повиновалась толчку… Ток не был прерван.

— Мы спасены! — воскликнул провансалец, — у нас будет форель!

Шлюпка скоро вышла из залива, и друзья двинулись прямо к середине озера; там на каменистой мели, среди валунов ледникового периода обычно водились эта чудная рыба, которую они так жаждали поймать. Они двигались вперед умеренным ходом и готовили свои удочки, урывками продолжая начатый разговор.

— Чем больше я рассуждаю, тем меньше понимаю поступок Сердара, — сказал Барбассон, хлопая себя по лбу, как бы думая этим породить в голове объяснение факта, так занимавшего его, — такое недоверие у человека, который всегда думает, как не задеть чьей-нибудь щепетильности, совсем не согласуется с рыцарским великодушием, доказательство которого столько раз уже проявлялось даже в самых ничтожных вещах.

— Он, быть может, без всякого намерения закрыл вчера эти люки.

— Мы были с ним, Барнет, и я прекрасно помню, что он не запирал их на ключ. Задвинь он просто двери, мы могли бы открыть их, а между тем они не поддаются моим усилиям.

— Ба! Чего ты так беспокоишься? Ключ может быть только у Сердара, не так ли, а сегодня утром ему пришла какая-нибудь фантазия в голову. Он мог, например, бояться, что Сами вздумается совершить экскурсию по озеру…

— Сами не умеет управлять шлюпкой.

— Хитро, ей-богу, нечего сказать? Нажать рукоятку, проводника и шлюпка повинуется. Да всякому ребенку достаточно будет пяти минут, чтобы найти этот замечательный секрет.

— И что же с того? Сердар сделал это не из-за Сами; он знает, что молодой индус не способен нарушить его приказ, ему достаточно выразить свое желание на этот счет.

— Ты становишься скучным… день так хорошо начался, а ты портишь мне все удовольствие.

— Что делать! Я нахожу это до того необычным, что против воли говорю об этом… Не моя вина, если все складывается так, чтобы указать мне на странность нашего положения.

Барбассон не шутил; чем больше он размышлял, тем сумрачнее становилось его лицо, и он с беспокойством начинал всматриваться в окружающий берег, точно опасаясь, что вот-вот кто-нибудь вынырнет из лесу. Зато Боб продолжал по-прежнему подшучивать над ним, желая затронуть его самолюбие и тем изменить направление его мыслей.

— Можешь говорить что хочешь, — сказал ему Барбассон, — в жизни бывают предчувствия неизвестной опасности, основанные на едва уловимых признаках, и как горько сожалеешь потом, когда не послушаешь их. Побудь серьезным хотя бы пять минут, и если ты найдешь какое-либо возражение на то, что я скажу тебе, обещаю, что сам первый жестоко осмею все мои, как ты называешь, нелепые предубеждения.