Павел Крамар - Расплата

Беседа с Шевелевой прояснила немногое. Моргун поселился в ее доме летом 1939 года — приехал вроде бы из Забайкалья. Работая часовщиком, всегда имел «лишние» деньги, регулярно платил за снимаемую у Шевелевой комнату. На фронт его не взяли. Он якобы сам говорил, что освобожден от службы в армии по чистою получил ранение в ногу еще в боях на Хасане. Иногда ходил в красноармейской форме. А с конца 1941 года носил нашивку о ранении. Летом 1944 года уехал на свою родину, на Алтай, адреса не оставил.

Однако вскоре по номеру паспорта мы установили, что его бланк был отправлен из Хабаровска в Бикинский райотдел МВД в 1938 году… И вот я снова в Бикине. Снова встреча с коллегой — старшим лейтенантом Сидориным. Дуги его бровей по-прежнему то и дело высоко приподнимались, отчего лицо принимало выражение неподдельного удивления. На сей раз к этому выражению словно бы примешивалась изрядная доля почтительного любопытства.

Мы с Сидориным выяснили, что паспорт был выдан 17 июня 1939 года Моргуну Егору Фроловичу, уроженцу города Барнаула, на основании справки исправительно-трудового лагеря. Она удостоверяла, что Моргун 25 апреля 19°9 года был освобожден из этого лагеря после отбывания уголовного наказания.

С этой справкой, к которой была приклеена и фотокарточка ее владельца, я и выехал в Хабаровск. Здесь, в нашем управлении, фотокарточку увеличили, затем ее выслали в Ворошилов-Уссурийский для предъявления Кузьмичу и Шевелевой. Одновременно проверяли сведения о прошлом Моргуна и выясняли, где он сейчас находится. И вот получено первое сообщение: Кузьмич и Шевелева на фотокарточке опознали Моргуна. Но поступивший на запрос ответ из Барнаула вызвал у нас недоумение: «Проверяемый Вами Моргун Егор Фролович, 1916 года рождения, действительно родился в Барнауле. В 1936 году судим за злостное хулиганство на 3 года. По отбывании наказания 25 апреля 1939 года освобожден из исправительно-трудового лагеря. В мае того же года вернулся домой, где проживал вместе с матерью и сестрой. 18 мая 1942 года Моргун умер от сердечной недостаточности».

Что же получается? Вроде бы один и тот же человек, отбыв наказание, в 1942 году умер в Барнауле, и в то же время он получил в 1939 году паспорт в Бикине и до 1944 года работал часовым мастером в Ворошилове-Уссурийском. Но так, разумеется, не могло быть. На самом деле существовало два лица, одно — настоящее, а второе — мнимое, присвоившее имя первого. Назвав умершего Моргуна «барнаульцем», а «живого» — «часовщиком», мы продолжали розыск.

Меня послали опять в спешную командировку — теперь в Барнаул.

Летел самолетом, чтоб сэкономить время. Но мокро-снежный февраль так запеленал всю сибирскую воздушную трассу непроглядными туманами, что к месту назначения я прибыл лишь на третьи сутки. Битую неделю рылся в архивах, беседовал со многими свидетелями. Наконец было установлено, что «барнаулец» есть истинный Моргун, умер он ненасильственной смертью. Но, прибыв в 1939 году домой, он почему-то не сдал в милицию справку об освобождении из лагеря и получил паспорт лишь на основании свидетельства о рождении и характеристики с места работы. Принадлежащая «барнаульцу» справка исправительно-трудового лагеря каким-то образом оказалась у «часовщика», получившего по ней паспорт в Бикине. Разобраться с этой неясностью можно было лишь в том случае, если найдем «часовщика». С тем я и вернулся в Хабаровск, привезя с собой необходимые выписки из документов, фотокарточки, показания свидетелей…

Замечу попутно: в мое отсутствие следователь подполковник Мазалович показывал для опознания «часовщика» Дрозду Назару фото — тот заявил, что не знает этого человека.

Мы вроде бы зашли в тупик. Преступник, видимо, сумел глубоко замаскироваться, не так-то просто его найти, не имея никаких надежных зацепок. Очевидно, следствие по делу Дрозда Назара пора кончать, а на «часовщика» объявить розыск через органы МГБ-МВД по Дальнему Востоку и Сибири. Такое решение нам казалось логичным. Ведь «часовщик» скрывался около десяти лет после получения в Бикине одногодичного паспорта и пять лет со времени исчезновения из Ворошилова-Уссурийского. Времени утекло немало — преступник действительно сумел глубоко замаскироваться…

Меня и следователя Мазаловича вызвал генерал Шишлин.

«Что же получается?! — сказал он. — Выходит, что свои недоделки мы будем перекладывать на плечи других товарищей? Так поступать не годится… — Он пристально посмотрел на меня: — Считаете ли вы, майор Батищев, что в Ворошилове-Уссурийском, где «часовщик» прожил пять лет, достаточно глубоко изучили его образ жизни и связи?»

Я ответил, что не смогу сделать такого вывода.

«Тогда надо продолжить розыск…»

Опять Ворошилов-Уссурийский. С местными чекистами заново проверяю связи разыскиваемого, шаг за шагом изучаю его поведение. И след «часовщика» наконец отыскался.

Ниточка поиска дотянулась от буфетчицы Шевелевой, у которой когда-то квартировал «часовщик». На наши вопросы она отвечала явно неохотно. Ничего подозрительного вроде бы за ним не замечала: постоялец был тихим, никуда не выезжал, знакомых не имел. Бывал только на работе — в промкомбинате, в магазинах да на рынке.

Но вот я и сотрудник особого отдела капитан Долотов, выйдя однажды из дома Шевелевой, повстречали у калитки почтальона — молодую разговорчивую женщину. Познакомились — она назвала себя Катей. Капитан Долотов пошутил, показывая глазами на ее почтовую сумку: «Вот и мы писем дождались». — «Писем нет, только газеты», — бойко ответила Катя. «Вы давно здесь работаете почтальоном?» — полюбопытствовал я. «Давненько. Лет десять. А что такое?» — «Квартиранта Шевелевой не знали?» — «Егора-то? Знала». — «Он получал газеты, письма?» — «Газеты получал, а вот письма… Не помню. Но если вас что-то интересует о постояльце, — улыбнулась она, словно извиняясь за свою память и лукаво поглядывая на окна дома Шевелевой, — то от хозяйки немного узнаете». — «Почему?» — «Да потому… Для Егора она была не только квартиросдатчики!» — Катя натянуто рассмеялась. «Простите, уж не вашей ли соперницей она была?» — подмигнул ей капитан Долотов. «Соперницей была, но не моей». — «А чьей же?» — «Егор больше знался с Иркой Супрун. — Катя вдруг покраснела: — Ну и бог с ними… Разболталась я с вами. Прощевайте…»

И часа не прошло — нам сообщили, что Ирина Владимировна Супрун, тридцати трех лет отроду, работает дежурной в городской гостинице, где характеризуется не лучшим образом.

Мы беседовали с Ириной в милиции на другой день после ее дежурства, часов в одиннадцать утра.

В кабинет вошла невысокая, начавшая, видно, недавно полнеть, настороженная, но с насмешливым взглядом, смазливая на вид женщина с накрашенными губами.