Павел Крамар - Расплата

Разговор с ней сложился напряженный.

«Ирина Владимировна, садитесь, пожалуйста, мы хотим побеседовать с вами», — сказал я. «Что вам надо от меня? — Голос у нее оказался неожиданно грубым, словно прокуренным. — Опять нотацию будете читать?» — «Не понимаю, о чем вы говорите?» — «Чего уж там непонятно! Опять будете учить, кого и где мне любить, а кого стороной обходить. Это мое личное дело…»

Позже мы узнали, что администрация гостиницы в кто-то из сотрудников милиции не раз делали внушение легкомысленной Ирине, чтоб на работе с мужчинами — постояльцами гостиницы — была посдержаннее и поскромнее.

«Ирина Владимировна, — сказал я построже, — мы сотрудники госбезопасности, и нас интересует другое». — «Ишь, моей персоной уже и вы заинтересовались». — «Не столько вашей, сколько вашего знакомого». — «Ну коль так, тогда я пошла. — Она приподнялась со стула: — О других мне ничего не известно». — Она направилась к двери. «Постойте, Ирина Владимировна, взгляните на эти фотокарточки!» — Я положил на стол пять снимков одинакового размера, среди которых были «часовщик» и «барнаулец».

У нее, видать, проснулось вдруг женское любопытство — она наклонилась над столом, жадно впилась глазами в фотокарточки.

«Кого-нибудь знаете из этих людей?» — «Ежели и знаю — что с того?» — «Ирина Владимировна, должен вам разъяснить, что согласно закону каждый советский гражданин обязан давать правдивые объяснения представителям государственных органов. Прошу вас сесть и не капризничать!» — сказал я, напряженно улыбаясь.

Она села на стул, уже по-другому, внимательно оглядела снимки и, ткнув пальцем в «часовщика», сказала: «Вот этого знаю. Моргун Егор, часовой мастер, жил у буфетчицы Шевелевой. Остальных сроду не видала».

Она неожиданно притихла, сгорбилась, показалась старше своих лет, в модной ее прическе я заметил серебристые пряди волос.

Ирина Супрун рассказала, что с Егором Моргуном познакомилась в 1941 году. Он обещал на ней жениться, а сам на стороне погуливал. Они часто ссорились — то сходились, то расходились. Так все и тянулось до его отъезда из Ворошилова-Уссурийского в мае 1944 года.

«Куда он уехал?» — «Кто его знает. Мне сказал — на фронт едет, а Шевелевой — на Алтай, на свою родину». — «Письма от него вы получали?» — «Ни одного». — «Кто-нибудь присылал ему письма?» — «Всё — женщины. Одно я перехватила. Кажись, дома лежит. Как память о нем, паразите». — «Как попало к вам письмо?» — «Так получилось…»

В начале 1944 года она еще зналась с Егором Моргуном. Даже в дом Шевелевой, где он жил, ходила. Как-то пришла — не застала Егора. А в комнате, которую он снимал, лежало на столе письмо — не распечатанное, только что почтарка принесла. Ирина тут же из любопытства прочитала его и домой прихватила, чтоб уличить Егора во лжи: мозги ей пудрил, будто живет на свете один как перст. Дескать, вырос в детдоме, никого из родни нет, никогда не был женат, ни друзей, ни товарищей не имеет, с кем бы переписывался. А тут на тебе — письмо. Дома перечитала его — опять ничего не поняла. Писала не то любовница Егора, не то какая-то родственница его.

И мы тоже читали и перечитывали переданное нам Ириной Супрун письмо, содержание которого вызывало противоречивые суждения. Но оно было действительно главной ниточкой в том розыске. Да, этот листок, вырванный из ученической тетрадки в клеточку, таил в себе много загадок. Согласно почтовому штемпелю, письмо было опущено в почтовый ящик на станции Тайга Новосибирской области 18 апреля 1944 года. В Ворошилов-Уссурийский пришло 25 апреля того же года, в адрес Шевелевой, на имя Моргуна Егора Фроловича. Обратного адреса не было: в нижней половине конверта лишь неразборчивая подпись. По заключению экспертов-графологов, письмо и адрес на конверте написаны разными лицами. В тексте письма есть условности. Вот одна из них. «На днях переезжаем обратно, буду устраиваться на судоремонтный… Тебе сюда лучше не ехать. Может быть, приедешь в Одессу, как ее освободят… Буду рада хотя бы временами видеть тебя…»

Письмо мы так «расшифровали». Его писала женщина — мать, сестра, подруга либо сообщница, которой известны какие-то неблаговидные, а возможно, и преступные дела «часовщика», поэтому она не считает целесообразным, чтобы он жил в одном с ней городе.

Далее. Автор письма — близкий человек «часовщика»: старательно оберегает его и желает хотя бы временами видеться с ним. Заметны намерения автора письма устроиться на судоремонтный завод. Когда писалось письмо, Одесса еще не была освобождена от фашистских захватчиков — его автор, вероятнее всего, переезжает в Николаев или Херсон.

И еще. Письмо написано до дня освобождения Одессы — 14 апреля. А на почтовом штемпеле Тайги стоит дата 18 апреля. Значит, в Тайге его не писали, ибо к 18 апреля там должны были знать об освобождении Одессы. Следовательно, письмо было написано в другом городе и направлено посреднику без адреса на конверте. Посредник написал на нем адрес «часовщика» и отправил ему письмо со станции Тайга. Вырисовывалась этакая цепочка: женщина (автор письма) — посредник — «часовщик».

Как видим, письмо давало для логических рассуждений и выводов пищи предостаточно. Но необходимых для розыска «часовщика» данных — почти никаких: ни фамилий, ни имен, ни адресов… И все же кое-что существенное мы имели: у нас были почерки посредника и автора письма и сообщение его о том, что он намерен устраиваться на судоремонтный завод. И мы продолжили — на основе данных этого письма — поиск «часовщика».

Мы попросили своих коллег из Николаева и Херсона найти автора письма — по почерку. И оттуда вскоре поступило такое сообщение: «Автор письма — техник Херсонского судоремонтного завода Брылева (до замужества — Хомякова) Лидия Романовна, 1913 года рождения, уроженка города Кургана Тюменской области. Ее муж Брылев Иван Матвеевич, бывший офицер, демобилизован из армии в июле 1944 года по ранению, работает на том же заводе инженером, член партии, характеризуется положительно. Брылева имеет двух детей — школьников. В автобиографии указывает, что ее отец и мать умерли в городе Кургане, сестра — Хомякова Зинаида Романовна — проживает в Новосибирске, по улице Второй Северной, дом 11».

А из Кургана пришло такое известие: у супругов Хомяковых, умерших здесь, кроме дочерей Лидии и Зинаиды был сын Мирон, 1915 года рождения. Где Мирон Романович Хомяков — сведений нет. Вот весточка из Новосибирска: Хомякова Зинаида Романовна, 1917 года рождения, работает продавцом, имеет восьмилетнего сына, в автобиографии упоминает о сестре Лидии, о брате Мироне упоминаний нет.

Что ж, дело двинулось вперед. Видимо, Хомяков Мирон Романович и есть «часовщик». Вроде осталось нам доделать самую малость, как шутили наши сотрудники, сущий пустяк — найти самого «часовщика». И мы продолжали ломать головы над тем, как половчее это сделать. Начали с того, что порекомендовали херсонским коллегам спросить у инженера Брылева, что он знает о разыскиваемом. Если ему ничего не известно, то попросить его поговорить о Мироне с женой.