Леонтий Раковский - Константин Заслонов

Теперь Орша, как крупный железнодорожный узел, несомненно, станет еще больше и чаще подвергаться налетам.

Решили, что Раиса Алексеевна с детьми уедет завтра же.

Помогать жене укладывать вещи Константин Сергеевич не мог, — его ждала срочная работа в депо, и он ушел.

В эту ночь Заслонов, как всегда, был очень занят. Приходилось думать о многом, но сквозь мысли о деле прорывалась еще одна: скоро уедут его маленькие, дорогие «бусеньки». И тогда больно сжималось сердце.

Настало утро. Приближался час отъезда. Вот уже надо было итти за женой и детьми и собираться к поезду.

С тяжелым чувством шел домой Заслонов. На крылечке беззаботно играла маленькая Иза. Она издалека увидела папу. Сегодня папа был что-то невесел: он шел, не выплясывая, как бывало…

— Папочка, и ты поедешь с нами? — спросила Муза, когда отец подошел к ним.

— Да, да, поеду! — ответил Константин Сергеевич, крепко прижимая девочку к себе.

Они вошли в дом.

В комнатах был беспорядок. Ящики в комоде, шкапу, столах — выдвинуты. Оголенные, ничем не прикрытые кровати показывали неуютные, жесткие доски. Окна без занавесок были безобразно голы.

На обеденном столе стояли какие-то банки-склянки, которых раньше и вовсе, кажется, не было в доме; валялись катушки из-под ниток и прочее.

Пол устилал бумажный сор.

Столько лет обживались, обзаводились хозяйством, каждая вещица в доме казалась такой нужной, а вот настал час — и приходится бросать всё, довольствуясь тем, что вместилось в чемодан и узел, в который связали одеяла и подушки.

Правда, Муза носила в руках еще одну поклажу, — сеточку-провизионку. В нее был втиснут какой-то бумажный сверток, кусок мыла, детская губка, эмалированная кружка, несколько учебников Музы, а сбоку выглядывала смешная плюшевая морда истрепанного коричневого мишки с одним черным ухом.

Константин Сергеевич взял в левую руку чемодан, а на правой держал дочку, а жена несла узел. Пошли на станцию.

Их издалека увидал проходивший по путям дежурный по станции — Попов. Он подбежал к Раисе Алексеевне и взял из ее рук узел.

— Уезжайте, Раиса Алексеевна, уезжайте, тут оставаться уже опасно! — говорил Попов.

— А Надежда Антоновна собирается уезжать? — спросила Заслонова.

— Пока нет, Раиса Алексеевна: у нас ведь дочка взрослая.

— Не налетели б проклятые стервятники! — опасливо поглядывал на небо Попов.

— Они прилетают попозже, — успокоил Заслонов.

В ожидании поезда остались на перроне.

Муза сидела около отца и всё спрашивала:

— Папочка, а это вон что высокое?

Константин Сергеевич терпеливо объяснял:

— Водокачка. Там вода.

— Водокачка? — переспросила Муза. — А она не упадет, а?

— Нет, зачем же ей падать? — улыбнулся Заслонов.

И вот подошел поезд.

Константин Сергеевич внес в вагон вещи, устроил семью. Иза тотчас же села к окну. В вагоне ей всё было ново, интересно. Она радовалась поездке. А Муза сидела с заплаканными глазами.

Томительно-медленно тянулись последние минуты. Раиса Алексеевна в сотый раз напоминала о том, чтобы Константин Сергеевич берегся, чтобы писал…

Он не отходил от девочек.

Раздался второй свисток.

Заслонов в последний раз обнял жену, крепко прижал к груди своих дорогих «бусенек».

Поезд уже тронулся.

— Папочка, поезд уже пошел! — с тревогой твердила сквозь слезы Муза. — Иди же скорей!

Она говорила одно, а думала другое: ей не хотелось, чтобы папа уходил от них, но в то же время она знала, — папа должен быть в депо.

Константин Сергеевич рванулся к выходу.

Он привычно-легко спрыгнул на полотно и стоял, глядя вслед всё быстрее и быстрее удаляющемуся вагону. Вот в окне высунулась русая головка Музы, мелькнула рука с платочком, а потом всё пропало.

Заслонов повернулся и быстро зашагал к депо.

Как Женя ни пытался связывать проволокой ботинки, они развалились окончательно и с обеих сторон: с пятки и с носка. Конечно, если бы в них не играть в футбол, ботинки еще безусловно послужили бы, а так приходилось выбрасывать вон.

Работать же в депо без ботинок, когда кругом металл и тяжелые детали, было вовсе несподручно. Оставалось одно: надеть выходные, праздничные.

Женя так и решил. Он урвал утречком минуту и побежал домой переобуться.

С первого дня воины все деповцы жили на казарменном положении, и Женя впервые пришел домой.

Обрадованные мать, бабушка и сестра тотчас же принялись угощать его: поставили на стол молоко, приготовились жарить любимую Женей яичницу-глазунью.

Как ни отговаривался Женя, что он сыт, что в деповской столовой теперь кормят даже лучше, чем до войны, что ему некогда засиживаться — дорога каждая секунда, — всё-таки пришлось подчиниться.

Он переобулся, умылся и уже хотел сесть за стол, но это время на крыльце послышались шаги, и в квартиру постучались.

Женя распахнул дверь. В комнату вошли двое милиционеров — мужчина и женщина. Мужчина был лет тридцати пяти, женщина — моложе.

Бабушка, мать — Анна Ивановна, сестра — Катя и сам Женя смотрели с удивлением на непрошеных гостей: своих, оршанских, милиционеров они знали наперечет, а эти были совершенно незнакомые.

— Здравствуйте, товарищи! — козырнул мужчина. — Будьте добры, укажите нам дорогу на Красное. Мы милиционеры, ушли из Минска, который занят фашистами.

— Из Минска! — всплеснула руками Анна Ивановна.

— А на чем же вы приехали? — спросил Женя.

— Мы шли пешком, — ответил мужчина. А женщина только смотрела куда-то в сторону и как-то особенно сладко улыбалась.

— Садитесь же, пожалуйста! Отдохните с дороги! Минск ведь не близкий свет! — засуетилась бабушка.

Милиционеры стояли в нерешительности перед накрытым к завтраку столом.

— Садитесь, покушайте с дороги молочка, — предложила Анна Ивановна.

— Вот и яишенка готова, — несла бабушка на стоя сковороду с глазуньей.

Милиционеры переглянулись и сняли фуражки.

— Помойте руки с дороги. Вы же запылились! Мама покажи, где рукомойник! — обратился к матери Женя.

Милиционеры пошли за Анной Ивановной в коридор, где был рукомойник. Когда они вышли, Женя шепнул Кате:

— Беги в конвойную команду. Это шпионы.

Катя взглянула на Женю и, ни слова не говоря, юркнула в спальню.

Милиционеры, умыв руки, вернулись в комнату и сели за стол.

Бабушка и Анна Ивановна наперебой угощали путников и расспрашивали их о Минске, о войне.

Милиционеры расписывали ужасы бомбежек и пожара Минска, говорили, что не сегодня-завтра фашисты будут в Орше, что надо уходить.

Женя сидел возле милиционера, яичницы не ел, только пил молоко. Он плохо слушал, что говорят «гости», и ждал, когда же, когда придут красноармейцы.