Леонтий Раковский - Константин Заслонов

Но никто не встречал Заслонова у крыльца. Он открыл ключом дверь и шагнул в комнату.

В непроветривавшихся, нагретых солнцем комнатах стояла духота. На подоконниках валялись дохлые мухи.

Заслонов снял со стены рюкзак, вынул из комода белье, отложенное женой. Подошел к письменному столу. Все фотографии жена увезла, на стене висели пустые рамки.

Пересмотрел книги. Положил в рюкзак «Вопросы ленинизма» и томик Пушкина. Сел у стола и стал смотреть содержимое ящиков.

Слева лежали инструменты: гаечные ключи, молотки, плоскогубцы, стамески, напильники. Так недавно всё это было нужно, а теперь его красный «Промет» уже передан в армию.

«Это всё ни к чему!»

Константин Сергеевич захлопнул ящик.

Справа помещались шахматы, краски, кисточки, стояли флаконы с тушью. Он с грустью глянул на всё.

«Не до этого!»

Открыл средний ящик. Тут лежали разные бумаги и бумажки — квитанции об уплате за квартиру, старые письма. Пересмотрел всё, — не смогут ли чем-нибудь воспользоваться фашисты. Кое-что порвал. Невольно задержался на письмах. Вот от матери из Мурманска, вот от дяди Коли из Ленинграда, вот от друга юных лет, веселого Геннадия Ипполитовича.

Прошлое…

Взял в руки старую записную книжку — еще из Рославля, когда служил там ТЧ. Полистал ее и хотел уже бросить назад, в ящик, но остановился на одном листке. Его рукою было четко написано:

«Три желания:

1. Хочу увидеть и услышать не по радио, наяву И. В. Сталина.

2. Хочу быть инженером по образованию, предварительно поездить, до учебы, 1,5 сода на «ФД» машинистом и обязательно на «ИС» — обязательно.

3. Стать настоящим, хорошим, идеологически выдержанным, в полном смысле слова большевиком.

И все три желания мои, по-моему, осуществимы. Это будет, если я буду честен, чуток, внимателен и классово бдителен. В настоящее время я своей работой не удовлетворен, потому что я техник 2-го разряда, а несу работу инженера, — это мало. Работать я могу и умею, и не было ничего, чтобы у меня не выходило.

29/XII 1936 г.».

Константин Сергеевич задумчиво сунул книжечку в боковой карман тужурки.

Со станции донесся призывный гудок, — поезд собирался уходить. Заслонов даже не пошевелился.

Он просидел так довольно долго. Потом встрепенулся.

Сложил в рюкзак всё, что брал с собою, и пошел к выходу. На пороге остановился, оглянулся назад, словно за тем, чтобы сильнее запечатлеть в памяти это разоренное гнездо, из которого его и семью выгонял наглый враг.

А сколько тысяч таких гнезд уже разорено! Сколько крови и слез, сколько бескрайнего горя несут с собою фашисты!

Возмущение и гнев охватили Заслонова. Он круто повернулся к выходу.

«За все наши муки… За всё заплатим!» — думал он.

У Заслонова с детства была эта ярость. По натуре спокойный, уравновешенный, он умел сдержать себя. Но если какое-либо сильное чувство захватывало его, Заслонов отдавался этому чувству целиком.

В детстве Константин Сергеевич рос недрачливым мальчиком. Однако стоило кому-либо из товарищей вывести Костю из равновесия — обидеть, оскорбить, как он бросался в бой, не глядя на то, что обидчик старше и сильнее его.

И часто случалось так, что в мальчишеской драке перед его напористостью отступал более сильный противник.

Теперь Заслонова охватила лютая ненависть к наглому врагу, который терзал его Родину. И он решил драться с ним не на жизнь, а на смерть.

— Ничего, наше дело правое! Разобьем! — невольно сказал он вслух и открыл выходную дверь на крыльцо.

На крылечке спокойно сидел Женя Коренев. За плечами у него болтался тощий рюкзак.

— Ты как здесь? Ты разве не уехал? — удивленно спросил Константин Сергеевич.

Женя встал.

— Катя уехала, а я незаметно остался… Я не хотел без вас… — смущенно процедил Женя, ковыряя ногтем перила.

— Ладно! — горько улыбнулся Заслонов: — Поедем и мы! Пошли! — приказал он.

Солнце уже зашло. В вечернем воздухе еще отчетливее доносились со стороны Борисова орудийные раскаты.

Привокзальный поселок казался совершенно вымершим: на улицах не было видно ни души. Кругом стояла какая-то настороженная, гнетущая тишина.

Так же необычайно тихо и безжизненно было на путях узла. Не светились уютные огоньки стрелок, не слышалось бодрой переклички маневровых паровозов и рожков стрелочников.

На просторах оршанских путей одиноко затерялся небольшой состав подрывников.

Заслонов и Женя шли, не говоря ни слова. Заслонов — впереди, Женя — немного сзади. Они ступили на перрон. Их шаги гулко отдавались в тишине.

Заброшенным, нежилым стало огромное здание вокзала. Сквозь раскрытые настежь двери чернели пустые залы с окнами, заделанными фанерой.

Саперы возились у водокачки.

Константин Сергеевич пошел в комнату дежурного по станции, откуда слышались голоса: кто-то говорил по полевому телефону.

Навстречу ему вышли комендант и саперный капитан.

— Что опоздали? — увидев ТЧ, спросил комендант.

— Решил уезжать с вами. Может быть понадобится моя помощь.

— Добро! Как и полагается, командир уходит последним.

— Что ж, нам только лучше: авторитетный консультант на месте, — прибавил саперный капитан. — А это кто с вами? — спросил он, глядя на Женю.

— Это мой… — немного запнулся Заслонов, — мой адъютант, Женя Коренев!

— Хорошо! Пойдемте, товарищи, вы нам поможете! — сказал саперный капитан.

И все направились к водокачке.

«Вот теперь водокачка упадет непременно! И даже очень скоро упадет!» — подумал Заслонов, невольно вспомнив слова дочери.

Последние поезда, вышедшие из Орши, не дошли до Вязьмы. Враг, заметив скопление эшелонов на линии Смоленск — Вязьма, выбросил восточнее Ярцева парашютный десант.

Десант повредил железнодорожный путь. Несколько десятков поездов, шедших друг за другом на Москву, было задержано.

Когда поезда остановились, Заслонов кинулся в самую голову составов. Он подходил к каждому паровозу и говорил бригаде:

— Хлопцы, не тушить и не оставлять паровозов! Прорвемся!

К счастью, погода стояла пасмурная, нелетная. Появилась надежда на то, что десант не получая подкрепления, будет смят.

Поврежденный путь кое-как исправили, и нескольким передним эшелонам посчастливилось проскочить дальше. Но к утру погода опять прояснилась, фашисты сбросили подкрепления и снова разбили путь. Остальные эшелоны оказались отрезанными.

Из железнодорожников, успевших проскочить в Вязьму на поездах и пешком, часть была оставлена управлением дороги на месте, а часть — откомандирована в Москву.