Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.4. Пожиратели огня

— Что вы на это скажете, капитан? — обратился Оливье к Джонатану Спайерсу.

— Я согласен с вашим другом, — отвечал Красный Капитан, — по-моему, он прав. Но если вы все-таки сочтете нужным удалиться, то я последую за вами!

— Благодарю! — сказал граф, пожимая его руку. — Я решил остаться!

Между тем женщины продолжали истязать пленников. Вооружившись острыми кремневыми ножами, они срезали тонкими пластами мясо с разных частей тела несчастных и тотчас же прижигали рану горящей головней, чтобы остановить кровь. Время от времени мегеры прерывали свое ужасное занятие ликующими песнями и плясками вокруг своих жертв, которые с геройским мужеством воспевали, не переставая, подвиги своего родного племени.

— Вах! Вах! — пели они хором. — Нагарнуки — не дети Моту-Уи, Великого Духа; они рождены из грязи! Они не смеют глядеть в глаза воинам! Покажите нам ваши раны, трусливые опоссумы, вонючие коршуны, вас ранили только в спину! Вах! Вах! Нирбоа — славные воины, нагарнуки — женщины!

И так продолжали они петь часами, днями. Если смерть долго не приходила, они все-таки должны были петь даже при самых невыразимых пытках и смеяться, когда обнажали их кости, когда им отсекали член за членом; петь до последнего издыхания, до последнего проблеска жизни, чтобы не прослыть малодушными трусами. Оливье отворачивался, чтобы не видеть всех этих ужасов. Канадец стоял неподвижно, с удивительным стоицизмом относясь к происходившему: он уже не впервые видел все это и сам был некогда привязан нирбоа к столбу пыток.

При каждом новом стихе военного гимна пленных, при каждом их кличе женщины придумывали новые пытки для несчастных. Когда же муки становились непосильными, страдальцы с воем выкрикивали свой военный клич и этим всем заглушали крик невыносимой муки. Но сколько ни крепился Оливье, нервы его наконец не выдержали, и, слабо вскрикнув, он лишился чувств. К счастью, перед этим гостям были предложены освежительные напитки, в том числе и вода, и несколько капель воды помогли привести графа в чувство, так что этот эпизод, среди общего возбуждения и шума остался незамеченным.

— Ах Дик, Дик! Зачем вы заставили меня присутствовать при подобном зрелище! — воскликнул он, и старый траппер был растроган этой почти детской жалобой до слез.

Между тем страшная сцена подходила к концу. День начинал клониться к вечеру; солнце спускалось к горизонту. Матери пяти молодых нагарнуков, замученных нирбоа на прошлой неделе, стали просить, чтобы им было предоставлено удовольствие нанести несчастным смертельный удар, что и было исполнено: это было их законное право. Тогда каждая из них избрала самое ужасное, что она могла только придумать; перо отказывается описывать все это; достаточно будет сказать, что когда изуродованные до неузнаваемости останки человеческих тел были наконец брошены в костер, то они уже не имели ни рук, ни ног, ни глаз, ни носа, ни ушей, ни губ; это были просто окровавленные торсы, не имеющие даже человеческого подобия.

Остальная часть праздничной программы была более отрадной и представляла собой не столь кровавое зрелище. На громадную площадь, то есть целую поляну, окруженную сплошным кольцом воинов, вооруженных длинными копьями, были выпущены с десяток живых кенгуру, и молодые нагарнуки должны были, состязаясь с ними в быстроте ног, затравить их, то есть загонять так, чтобы в конце концов изловить их руками; воины же с копьями не давали затравленным животным прорваться через их цепь. Менее чем за полчаса все десять животных были изловлены и затем торжественно доставлены Верховному Жрецу. После этого молодые воины упражнялись еще в разных играх, проявляя необычайную ловкость, меткость и проворство.

Последний и важнейший акт торжества, то есть самое посвящение преемника хранителя Священного Огня, произвело громадное впечатление на нагарнуков, еще не видевших этого обряда. В тот момент, когда солнце скрылось с горизонта, громадный хор, состоящий из мужчин и женщин всего племени, запел еще раз гимн Священному Огню, и Великий Хранитель, или Верховный Жрец, держа за руку своего старшего сына и преемника по должности, медленно прошел через громадный костер, достигавший свыше тридцати футов длины и сооруженный наподобие двух толстых стен, сходящихся между собой в вершине, то есть наподобие туннеля в пирамиде. Под этой горящей пирамидой, сквозь этот узкий проход должны были пройти, торжественно и плавно, отец и сын — хранители Священного Огня. Три раза повторили они этот фокус, приведший всех в восторженное недоумение, кроме графа и Красного Капитана.

— Я готов сейчас же проделать то же самое, — сказал американец, — всем изучавшим физику давно известно, что человек безнаказанно может провести две или две с половиной минуты в раскаленной хлебной печи при условии, что он будет совершенно нагим, как эти жрецы происходящее при этом сильное испарение тела вокруг него образуется пар, имеющий значительно более низкую температуру, чем окружающая среда, и этого достаточно, чтобы на короткое время предохранить человека даже от ожогов. Таким образом плавильщики безнаказанно погружают свой руки в котлы с расплавленным оловом! — объяснил Красный Капитан Дику.

— Да… великое дело наука! — протянул канадец задумчиво.

Тем временем совершенно стемнело, и нагарнуки направились вслед за хозяевами Франс-Стэшена к усадьбе, где был приготовлен для них пир. Обильные яства и напитки красовались на длинных низких столах, скорее мостках, под открытым небом для туземцев, а в столовой был накрыт стол для европейцев и избранных гостей.

Какое громадное количество яств требовалось для восьми тысяч человек, аппетит которых был подстегнут разнообразными переживаниями этого дня и всяческими телесными упражнениями, трудно себе представить, тем более, что австралийцы имеют обыкновение есть до полного изнеможения, до потери сознания! Когда после трапезы гости успели немного соснуть и прийти в себя, были пущены фейерверки, эффект которых превзошел все ожидания. Нагарнуки, никогда не видевшие ничего подобного, в неописуемом восторге огласили воздух громкими криками; европейцы, в свою очередь, приветствовали виновника торжества единодушным «ура», как вдруг ровно в восемь часов вечера громадный сноп серебристо-белого света вырвался из середины озера и, охватив весь небесный свод, заставил поблекнуть ракеты фейерверка. Этот свет озарил все озеро, как солнце освещает всю окрестность; кругом стало светло, как днем, и фейерверк утерял свою прелесть и красоту. Оливье тотчас же распорядился прекратить его, да никто уже и не интересовался им более. Туземцы кинулись на землю животом вниз и лежали, уткнувшись в нее лицом, полагая, что это появление Моту-Уи по случаю праздника огня, а европейцы решили, что это сюрприз, приготовленный графом для всеобщего увеселения.