Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

Едва Тайнав научился ходить, как он, Килькут, начал брать его с собой в стадо. Тайнав хныкал, не хотел идти, садился на землю, но он заставлял сына идти дальше.

Тайнаву исполнилось пять зим, когда он, Килькут, сделал ему первые лапки-снегоступы. Утром привязал к лапкам небольшие камешки, приладил к торбасикам. «Будешь ходить на лапках весь день. Снимешь, когда спать ляжешь»,—сказал он. Тайнав не хныкал, знал: отец не любит повторять наказ дважды.

Скоро мальчик так привык к лапкам с маленькими камешками, что перестал их замечать. Мальчишка быст­рее взрослых взбегал на склон сопки. «Хорошо бегает»,— одобрительно говорили пастухи. Отец тоже видел, что сын не замечает лапок. Тогда он привязал к лапкам камни потяжелее. Несколько дней Тайнав бегал медленно, а по­том опять быстро. Даже по самому рыхлому снегу бегал как по земле. Килькут радовался, видя, как сын набирает силу бегуна. Зато Омрина не радовалась и часто плакала, видя, как изнуряет себя бегом ее младший. Плакала, но возражать мужу не смела.

Когда Тайнаву исполнилось десять зим, Килькут ска­зал ему: «Ты научился быстро бегать, но чтобы стать настоящим бегуном и побеждать соперников на праздни­ках, ты должен сделать свои ноги такими же крепкими, как ноги росомахи». И он привязал к лапкам Тайнава очень тяжелые камни.

Тайнав вздохнул. Разве с таким грузом быстро про­бежишь? Он хотел шагнуть, но камни крепко держали его ноги. Тайнав упал, посмотрел на отца. «Вставай, иди»,— приказал Килькут. Тайнав поднялся, кое-как сделал один шаг, другой и снова упал. «Вставай, иди,— снова услы­шал он строгий голос,—Ты снимешь лапки вечером».

Вечером Тайнав еле-еле дошел до яранги и не разде­ваясь упал возле костра чоттагына. В есь день отец не раз­решал ему выпить даже глотка воды, но одежда на нем была серая от пота. «Пить»,—попросил он мать. Та за­черпнула воды, поднесла кружку, но отец одернул ее. «Дай ему мясного отвара. От воды сердце сырым будет». Омрина всхлипнула.

Много солнц скатилось за горы. Много лун взошло на звездное небо, прежде чем Тайнав снова начал «летать» на тяжелых лапках. «Полеты» дорого обходились — вече­ром мать меняла на нем одежду. Дневную сушила около костра или на солнце. Постепенно она все реже сушила дневную одежду — сын почти не потел. Он стал настоя­щим пастухом: наравне со взрослыми бегал в стаде, ловко набрасывал чаут на рога любого оленя, ибо теперь мог догнать даже самого быстрого. Однако бежал за таким оленем недолго — ноги уставали. Тайнав злился и все чаще спрашивал отца: «Когда я буду бегать как самый сильный беговой олень? Когда придет в мои ноги боль­шая сила?» Отец улыбался, успокаивал: «Твои сильные ноги придут к тебе позже. Ты еще молод, кмигн» [35] Кмигн—сын (чукотск.). .

Пятнадцать зим исполнилось Тайнаву, и его учителем стал дедушка Анкуча.

Весной отец вместе с другими пастухами погнал ста­до на летние пастбища, но Тайнаву стало не легче. Наобо­рот, дедушка Анкуча придумал для него еще более тяже­лые занятия. Старик сходил к дальней сопке. На склоне ее росло большое дерево. Анкуча подрезал нижний сук на десять частей, как рыбину на десять кусков. Потом сходил к другой сопке и на большой камень положил де­сять маленьких камешков. Вечером дедушка сказал Тай­наву: «Когда солнце проснется, я тебя разбужу. Ты побе­жишь к сопке Медвежий горб, найдешь большое дерево, отломишь одну часть нижней ветки и принесешь мне. На следующее утро ты опять побежишь туда и принесешь вторую часть. Я их сложу. И так будешь бегать десять раз, пока не соберется вся ветка. Вечерами ты тоже бу­дешь бегать к сопке Бараний лоб и с большого камня приносить один маленький. Ты будешь бегать десять вечеров, пока не принесешь десять камешков, которые я положил».

Едва солнце выказалось из-за темной зубчатки леса, Анкуча разбудил Тайнава: «Беги за веткой». Тайнав на­тянул летние торбаса-плекты и побежал. Сначала надо было добежать до сопки Нос девушки, взобраться на нее, спуститься по живым камням, потом бежать до топкого места тундры, за которым стояла сопка Медвежий горб. На ее склоне и росло дерево с подрезанной веткой. Когда Тайнав подбежал к дереву, ноги дрожали, в голове так бухало, будто внутри ее сидел шаман и лупил колотуш­кой в бубен. Сердце, казалось, хотело выпрыгнуть через рот. Однако отдыхать нельзя. Отломив первую часть вет­ки из десяти, он поспешил обратно.

Вечером побежал за камешком к сопке Бараний лоб.

Когда ветка у ног Анкучи «срослась» и все десять ка­мешков лежали возле яранги, он вручил внуку копье. «Ты будешь выпускать его из рук только перед сном»,— наказал старик.

И Тайнав, продолжая по утрам бегать, начал осваи­вать науку бросания копья. Сначала он просто бегал с ним на склон сопки Медвежий горб и обратно, а пос­ле полудня принимался кидать копье в бревно или в че­реп оленя, повешенный на сук. Много бросал, метким стал.

Прошлой зимой Тайнав доказал, что он хорошо усвоил обучение отца и деда: на торговом празднике выиграл двух прекрасных ездовых оленей. На тот празд­ник приехали северные люди чукчи. О, у северных людей оленей так много, как летом оводов в тундре. Они при­везли с собой богатыря — огромного человека с большим животом. Не зря привезли, хотели пригнать на местные пастбища свои огромные стада. Их богатырь вызвал на поединок пятерых местных борцов и всех победил. Мест­ные совсем приуныли. В этих краях всегда так было: если род имел знаменитого богатыря, метателя копья или знаменитого бегуна, тот род процветал: мог угнать чужих оленей, занимал лучшие пастбища... У северных вот бога­тырь, а у них?

Тайнав всех выручил. На виду у богатыря он обрезал постромки у двух лучших беговых оленей северян и по­бежал с ними в горы. Северные люди погнались за ним на нартах. Сильные олени у них были, очень быстрые. Но не догнали они Тайнава. Тогда северные люди ска­зали: «У нас есть великий борец, у вас — великий бегун. Не будем ссориться. Давайте мирно жить». В честь тако­го события в стойбище большой праздник был. В знак мира северные люди подарили Тайнаву тех двух оленей, которых он угнал.

«...Теперь есть на кого оставить стадо, и мне можно и уходить»,—говорил себе Килькут.

В тот вечер, вернувшись из стада, Атувье подсел к сидящему возле костра Килькуту.

— Энпеклав, я хочу говорить,— спросил он разре­шения.

— Мои уши открыты для твоих слов,— ответил Киль­кут, а сам даже не повернулся к Атувье.

— Энпеклав, твоя дочь сказала, что ты «дал слово».

— Она сказала правду,— будто старое, усыхающее дерево, проскрипел Килькут.— Как только Ненак станет женой Вувуна или... — Килькут покосился на Атувье,— или твоей, я уйду...

Атувье смутился.

— Энпеклав, я... я знаю, почему ты «дал слово». Ты не хочешь быть лишним ртом. Ты отдаешь свое мясо мне.