Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

Дорвавшись до крови, волки обезумели, забыли про Большой Гром. И были наказаны. Чайвына и Вувун, сме­нивший мальчика Ияйя, не промахнулись — Бесхвостый, а за ним и молодой волк отправились охотиться вместе с предками.

Черная спина не слышал Большого Грома, не знал, что по другую сторону яранги висят шкуры бойцов его стаи, шкура его подруги. Черная спина был доволен: он снова жил с человеками, с человеком-другом. Боль в гру­ди понемногу засыпала...

Узнав о нападении хвостатых на его отельное стадо, Килькут, который все эти дни был весел, сразу притих. Весь день просидел он у костра своей яранги, не видя никого. Его родня и родные малооленные людей не при­ставали к нему с расспросами. Пусть думает, пусть вспоминает улетевшие дни старый человек. Лицо Киль­кута стало серым, как пепел. Старик все глядел и глядел на танец огня, надсадно кашляя. Ночью он тихонечко по­станывал, по-детски всхлипывал. Утром его мамушка Омрина шепотом сообщила всем, что после погребального костра Килькут недолго будет жить среди «верхних лю­дей». Там он скоро станет сначала мальчиком, потом младенцем и вернется на землю. Все согласились с ней: если перед смертью человек во сне плачет как ребенок, он вернется на землю новорожденным.

В полдень Килькут велел позвать Тайнава. За ним по­бежал Ияй, который тоже готовился стать бегуном. Когда Тайнав подошел к отцу, тот встал с чурбачка.

— Кмигн, я решил: ты проводишь меня. Завтра. Про­водишь копьем. Я тоже провожал копьем своего отца.

Тайнав отшатнулся. Румянец на его щеках истаял. Белым стало лицо великого бегуна.

— Отец,— прошептал он,— пусть тебя проводит Чайвына или Киглавав. Они хорошо умеют провожать.

Килькут тяжким взглядом оглядел перепуганного сына. Их обступили люди.

— «Верхние люди» дали мне знак — они забрали пять важенок и десять каюю, — тихо сказал Килькут.— «Верх­ние люди» дали знак, чтобы я торопился к ним. Там сейчас осень, и мне надо будет подыскать на зиму хоро­шее пастбище для моих оленей. Это не волки зарезали моих оленей. Все знают: Килькут всегда ходил рядом с олен н ым счастьем. Я уйду завтра, и ты проводишь меня. Тебе оставляю стадо. Мне надо торопиться, там скоро наступит зима.

Люди поняли Килькута. Да, в том мире все наоборот: если здесь сейчас весна — там осень. Когда на земле ночь, в мире предков — день.

Тайнав знал: нельзя возражать отцу. Но древко не­разлучного копья жгло ладонь. Он никогда не убивал че­ловека. Почему отец выбрал его? Ведь есть же люди, про­вожающие других к «верхним людям». Они сами плетут веревку из оленьих жил, знают, как лучше затянуть узел на шее уходящего, чтобы тот поскорее расстался с нижней тундрой. А ему завтра предстоит копьем убить отца. Отца, давшего ему все! Но Тайнав знал: отказы­ваться нельзя. Неприлично мужчине показывать свой страх. Такой обычай. Если откажется — скажут, не ува­жаешь отца.

— Завтра,—повторил Килькут.—Режьте оленей, готовьте мясо, созывайте родню и всех, кто рядом живет. Готовьте подарки. Килькут держал оленное счастье за рога и должен уйти как настоящий чаучу, который умножал не только своих оленей, но и оленей жены.— Старик закашлялся, устало опустился на чурбачок.

К полудню следующего дня в маленькое стойбище приехало много гостей.

В яранге Килькута собрались родные, его работники. Старик вновь ожил. Он шутил, охотно ел и приказывал женщинам, кому какой кусок положить.

— Ой-е, хорошо ешь, — говорил Килькут, обращаясь то к одному, то к другому гостю.—Много ешь. Пусть никто не скажет, что Килькут жадный. Пусть у всех бу­дут полные желудки на моих проводах.

— Никто не скажет про тебя плохое,—сказал Чай­вына.—Все знают: удачливый хозяин Килькут делился мясом со всеми, кто был рядом. Все знают: Килькут бо­гатый, но не жадный.

Килькут, совсем как ребенок, расплылся в улыбке. Хорошо сказал Чайвына.

— Жадность — сестра злых духов, которые едят чело­века. Я ухожу: помните мои слова. — Старик встал. Гости перестали есть, смолкли.

— Все. — Килькут посмотрел на побелевшего Тайна­ва.— Проводи меня, сын.

Тайнав поднялся, не смея смотреть отцу в глаза. Он медленно подошел к входу, возле которого стояло копье. Острый как нож наконечник холодно блестел в свете костра. Тайнав взял копье, повернулся к отцу.

Все окружили Килькута. Справа встал старший сын Кинин, слева Атувье. Килькут обернулся к Атувье.

— Ты возьмешь десять оленей, когда захочешь поки­нуть мою ярангу. Сейчас я скажу тебе: прошлой зимой один человек приезжал на оленях ко мне. Он был из тех мест, откуда ты. Он рассказывал мне... — Старик умолк.

Атувье замер. Гости начали переглядываться.

Старик тронул Атувье за рукав:

— Атувье, и я всегда мирно жил с волками.

Вувун, который три дня назад стал мужем Ненак по­лучив вместе с ней и пять раз по десять оленей, пытливо посмотрел на Атувье. Он хотел что-то спросить, но не спросил.

Килькут повернулся к сыну. Люди немного отступи­ли от старика. Сзади встал отец Вувуна — Татко.

— Сын, подойди ближе,—позвал Килькут.—Делай свое дело.

Тайнав подошел, направил копье в грудь отца. Киль­кут ухватил левой рукой наконечник, приставил к серд­цу. Тайнав, не мигая, смотрел в лицо родителя, стараясь навсегда запомнить его. Глаза отца притягивали к себе.

В яранге стояла тишина глубокой ночи.

— Делай свое дело, кмигн,— громко повторил Киль­кут.

Прикусив нижнюю губу. Тайнав напрягся, резким движением подал копье вперед и тут же выдернул.

Килькут вздрогнул, из его горла вырвался звук, похо­жий на клекот орлана, ноги старика подломились.

Татко, Кинин, Атувье приняли тело, положили на спину. Глаза старика подернулись туманом смерти — жизнь ушла из тела оленного человека Килькута. Он уже шел к предкам.

Женщины соединили ноги покойного, Татко прикрыл его веки.

Атувье глубоко, облегченно вздохнул: ушел старик, унес с собой тайну.

— Тайнав — хороший сын, отец легко ушел,— похва­лил бледного Тайнава маленький Чайвына.

В яранге сразу стало шумно. Раздались громкие го­лоса и смех снаружи — там уже стояло много людей;

— Хорошо, легко пошел Килькут!

— Быстро дойдет! Килькут много ходил!

Позвали веселиться Тайнава. Тайнав вышел. Надо ве­селиться, таков обычай. Плачут об ушедшем в тот мир только самые маленькие и самые старые. Им можно пла­кать, у них мало ума. Ему нельзя. Он — хозяин стада.

Молодежь уже затеяла игры. Одни гоняли по снегу мяч из замши, набитой сухой травой, другие играли в «воронов», а самые сильные парни, раздевшись до пояса, боролись.

Старухи принялись шить погребальную кухлянку. Бе­лые крепкие шкуры для нее были припасены заранее. Старухи сшивали кухлянку наскоро, не завязывая узлов. Так надо: если здесь сшить крепко, там, в другом мире, кухлянка расползется. Там все наоборот. Килькут — богатый хозяин, у него все — свое. Это бедным дают чу­жие шкуры. Дают скрытно, чтобы никто не знал, чьи это шкуры. Не надо знать «верхним людям», что шкуры при­надлежат другому, не бедному. И шкуры, и все для по­гребения бедняка надо принести тайком и подбросить в ярангу покойному. Иначе в «верхнем мире» предки тех людей, с чьих оленей содраны шкуры, отнимут одежду у пришедшего к ним бедняка. Она же не его. А как ему жить в «верхней тундре» без кухлянки, как пасти оле­ней?