Альберт Иванов - Мир приключений 1986

Змеились по снегу бесконечные линии поземки, похожей на дым… И было тихо и пусто кругом до крика.

— Вы чего щекочетесь? — взвизгнул Шурик, отдернув пятку.

— Ишь ты, — сказал незнакомец, присев рядом на лавку. — Значит, сынок Ольги Николаевны?

— Ну, чего нужно? — Шурик вытер ногу, придвинул поближе таз и принялся мыть другую.

— Боевой, боевой. Мамаша, говорю, где?

— Ма! — крикнул Шурик и постучал кулаком по стене к соседям.

— Извините, Ольга Николаевна, — поднялся ей навстречу мужчина, — извините за поздний визит.

— Ничего, присаживайтесь.

— Да я на ходу. Доложить вот пришел. И вопрос кой–какой. — Он достал записную книжку и начал суетливо листать.

— Погрузку закончили?

— Вот–вот. Ага. Готовую продукцию погрузили. Пять вагонов. Сырье заканчивают. Из пятого парашютные стропы остались; все на машины распределили. Полотна шелковые уже в дороге. Так что наличная ценность, можно сказать, в пути и движении. Могу документацию показать. У меня здесь.

— Ладно, Маркин. Поздно сейчас. Я с утра по накладным и описям проверю, и закончим оформление.

— Ну, что ж. — Маркин проводил взглядом Шурика, скрывшегося за перегородкой. — Я тут обнаружил… Помните, пряжа к нам пришла? Она не заприходована. Такая неразбериха. Вроде как она ничья вышла. Документации, так сказать, не будет. От греха подальше… Может, нам ее, ну, это, оставить пока, а?

— Себе взять? — устало спросила мать.

— Ну, да, — оживился Маркин. — Прикиньте: кому нужны какие–то двести килограммов этой несчастной пряжи? А нам очень кстати получится. Самая малость — и пожалуйста. Выход из наитруднейшего положения. Особенно вам. У вас иждивенцы. Им, извиняюсь, шамать давай. А буханочка, извольте, триста рублей — и не моргни.

— Уходите, — резко сказала мать.

— Ну, не надо… не надо… Жалко просто. Сами знаете, сколько кругом пропадает. Да… — В дверях он остановился, поспешно расстегнул пальто и извлек сверток. — Жена моя просила вам хлебушка передать. Самая малость. Говорит, как, мол, ей там с двоими? А мы одни, нам хватает, да родичи в деревне…

— Заберите сейчас же! Слышите, вы!

— Тут ничего такого, — настаивал Маркин.

— Если вы сейчас не уйдете, — страшным голосом сказала мать, — я соседей позову. И вас вышвырнут!

— Ах, вон как обернулось? Понятно. Я вроде мерзость какая, а она святоша. Так? А нам это еще не известно. Поди как хватила б горячего лиха, от хлеба не отказалась бы! Какая ж ты мать, если своих детей голодом моришь, когда рядом все! Смешно мне на тебя…

— Чего кричишь? — высунулся над перегородкой Шурик. — Чего на маму кричишь? Я Вальке скажу! — И он неожиданно запустил в незнакомца поленом.

Маркин выскочил, хлопнув дверью.

— Ой, Шурик, Шурик… Что делать? Что делать? — Мать закусила руку.

— Да чего ты, мам? — прошлепал к ней Шурка. — Как делаешь, так и делай. А хлеб ты зря взаймы не взяла, сгодился бы, — неожиданно сказал он, сглотнув слюну.

— Я завтра принесу, — заискивающе сказала мать. — Завтра карточки выдавать будут. Пойду и принесу.

— Ну, тогда жаль, что я в него поленом не попал, — опечалился Шурик.

— Жаль, — согласилась мать.

Молотков и Дубинин дружили давно, когда–то они начинали работу в милиции вместе, но потом Дубинин окончил заочно инженерно–строительный институт. Встречаться стали реже, большей частью по праздникам, семьями. А война совсем уж разъединила их: майора Молоткова на фронт не взяли, оставили в угрозыске, а капитана Дубинина направили в саперные войска. После ранения, вернувшись в город, он стал работать в школе военруком, и так получилось, что с другом он почти не встречался, виделись мельком.

Дубинин вдруг твердо решил ехать на Урал, строить заводы. Там он нужнее, а обучать ребят военному делу любой инвалид–фронтовик сумеет.

Он зашел попрощаться с другом. Милиция помещалась в том же здании, что и военкомат. По длинным коридорам деловито сновали военные, у дверей теснились призывники. На полу намело снегу. В окнах, выходящих на станцию, были выбиты стекла — следы вчерашней бомбежки. Под лестницей гудела железная печка, и уборщица в мужской шапке, присев на ящик, отхлебывала чай из раскаленной железной кружки, прихватив ее полами пальто.

— Значит, точно уезжать надумал? — сказал Молотков.

— Да все уже оформил, — ответил Дубинин и пошутил: — Окопаюсь в глубоком тылу.

— А я уж хотел тебя к нам просить. У меня тут народу раз–два, а дел — вот!..

— Если б раньше. А теперь уже не могу.

— «Не могу»… — проворчал майор. — Помнишь, как нас дразнили? В стенгазете помнишь: «Ударим Молотком и Дубиной по преступным последышам нэпа»?

— Давно было, — улыбнулся Дубинин.

Сколько уж он не был здесь, в этой знакомой комнате? В углу стоит сейф, покрашенный под дерево, на нем цветы в горшке; массивный стол, чернильница «Богатырь» и готический черный стул, неизвестно как сюда попавший в незапамятные времена. Все как будто по–прежнему, но не так… Примешивалось что–то незнакомое, какая–то странность, и он, наконец, понял почему. Стекла перекрещены нарезанными из газет полосами.

— Радикулит на погоду, — словно извиняясь, сказал Дубинин и закрыл форточку. — Значит, худо у вас?

— Да вот так, хуже некуда…

— На фронте тоже не сахар. Немец уже рядом… Тула в осаде… Да что там — в Малоярославце фашисты стоят!..

Молотков подошел к окну. В стекло бился снег.

— Как думаешь, наш город сдадут?

— Не знаю, — не сразу ответил Молотков.

— Не знаешь… Все уезжают. На мосту заторы…

— Фронт близко, бомбежки… Мирными–то людьми рисковать зачем?.. Михаил, а может, все–таки пойдешь к нам? Ну, посуди. Почти весь аппарат на передовой. В моем отделе только два оперативника. С ног валимся. Спекулянты, шпана… А тут еще банда вооруженная. У тебя опыт, работал у нас…

— Опять ты за свое. Я тебе уже сказал. Строить буду, не могу на развалины спокойно глядеть.

— Остался бы ты, — безнадежно сказал Молотков. — Люди нужны…

— Люди сейчас всюду нужны.

— Там, я думаю, поспокойней. А нам — позарез.

— Хитришь ты, Андрей. Мечтаешь опять мной командовать.

— И хитрю, — невольно засмеялся майор. — Неохота с тобой расставаться. А что туго нам — правда, чего хитрить.

Затрещал телефон, Молотков снял трубку.

— Слушаю. Да… Где?.. Еду! Ну, вот… — Он взглянул на Дубинина и заторопился. — Сберкассу ограбили!.. Поезд когда?

— Ночью, — ответил Дубинин.

— Провожать не приду. Видишь как. Прощай.

Они бежали в темноте по неровной земле, словно ощущая ее не подошвами сапог, а обнаженными ступнями. Угадывали малейшие спуски и подъемы; легкие еле успевали вдохнуть и выдохнуть воздух обжигающими кусками: так бешено мчишься, разве что спрыгнув с вагона на полном ходу и напряженно ожидая, что сейчас полетишь через голову.