Брэм Стокер - Леди в саване

— Вот в чем!

Смысл ее слов теперь был предельно ясен. Горло перехватило от волны нахлынувших на меня чувств, и какое-то время я не мог говорить. Я опустился на колени и, обхватив ее руками, крепко прижал к себе. Она видела, что я взволнован, и нежно провела ладонью по моим волосам, а также ласковым движением прижала мою голову к своей груди, как сделала бы мать, стараясь утешить испуганного ребенка.

Вскоре мы вновь вернулись к действительности. Я пробормотал:

— Твоя безопасность, твоя жизнь и счастье — для меня все. Когда ты предашься моей заботе?

Трепеща в моих объятиях, она еще теснее прижалась ко мне. Казалось, ладони ее дрожали от удовольствия, когда она говорила:

— Ты на самом деле хочешь, чтобы я всегда была с тобой? Для меня это было бы несказанное счастье. А для тебя?

Я подумал, что она жаждет услышать о том, как я люблю ее, и что по-женски подталкивает меня к этому, и я вновь заговорил о бушевавшей во мне страсти; она жадно слушала меня, и мы крепко сжимали друг друга в объятиях. Наконец мы замерли, надолго замерли, и наши сердца бились в унисон, когда мы стояли, крепко обнявшись. Потом она произнесла тихим, напряженным и нежным шепотом, таким нежным, как дуновение летнего ветерка:

— Будет, как ты этого хочешь, но, мой дорогой, прежде тебе придется пройти через испытание, которое, возможно, окажется для тебя ужасным опытом. Однако больше ни о чем не спрашивай! Ты не должен спрашивать, потому что я не отвечу, а для меня мука отказать тебе в чем-то. Брачный союз с такой, как я, предполагает свой особый ритуал, и его нельзя избегнуть. Возможно…

Я пылко прервал ее:

— Нет такого ритуала, которого я устрашусь, если только он служит твоей пользе и прочному счастью. И если в результате я смогу назвать тебя моей, я с радостью встречусь лицом к лицу с любым ужасом, принадлежит он жизни или же смерти! Дорогая, я ни о чем тебя не спрашиваю. Я согласен ввериться тебе. Ты только скажи мне, когда придет время, и я буду готов все исполнить. Готов… Как слабо это слово выражает мое давнее горячее желание того, чтобы все свершилось. Я не дрогну, пусть что угодно происходит со мной в этом мире или в ином. Только бы ты стала моей!

И опять радость, звучавшая в ее ворковании, была музыкой для моего слуха:

— О, как же сильно ты любишь меня, мой дорогой! — Она обхватила меня обеими руками, и несколько мгновений мы не могли оторваться друг от друга. Неожиданно она отстранилась и, отступив, выпрямилась во весь рост; величие этой фигуры я не смог бы описать. В ее голосе обнаружилось новое превосходство, когда она заговорила твердо и отрывисто:

— Руперт Сент-Леджер, прежде чем мы сделаем еще хоть шаг вперед, я должна сообщить вам нечто, и требую, взывая к вашей чести и вере, отвечать только правду. Вы видите во мне одну из тех несчастных, которые не могут умереть, но должны пребывать в бесчестье меж землей и адом и чудовищная миссия которых — разрушать тело и дух полюбивших их, пока те не падут столь же низко? Вы джентльмен, и вы храбры. Я считаю вас неустрашимым. Скажите мне суровую правду, невзирая на возможные ее последствия.

Она стояла в блеске лунного света с властным, полным величия видом, и это величие, казалось, превышало земное. В мистическом лунном свете ее белый саван казался прозрачным, а сама она представала могущественным духом. Что я должен был сказать? Как мог я признаться такому существу в том, что порой у меня возникали пусть не такие мысли, но мимолетные подозрения? Я был убежден, что если отвечу неверно, то потеряю ее навеки. Я был в отчаянном положении. В таких обстоятельствах есть только одна опора — правда.

Я действительно оказался в труднейшем положении. Последствий нельзя было избежать, и, опираясь на эту всеобъемлющую, преодолевающую все силы силу правды, я заговорил. На какой-то миг мне показалось, что тон мой резок, хоть и неуверен, но, не заметив гнева и возмущения на лице моей Леди, а прочитав на нем, скорее, горячее одобрение, я почувствовал себя ободренным. Женщину в конце концов радует то, что мужчина непоколебим, ведь благодаря этой его непоколебимости она верит в него.

— Я скажу правду. Запомни, у меня нет намерения задеть твои чувства, но поскольку ты заклинала меня моей честью, ты должна простить меня, если я причиню тебе боль. Да, это так: вначале — да и позже, когда я принимался размышлять после твоего исчезновения, когда ум приходил на выручку впечатлениям, — вначале в моей голове проносилась мысль, что ты вампир. Как мне избавиться от сомнений даже сейчас, пусть я люблю тебя всей душой, пусть я держал тебя в объятиях и целовал твои губы, как избавиться от сомнений, если все свидетельствует об одном? Не забывай, я вижу и видел тебя только ночью, за исключением того горького момента, когда, в полдень в нашем мире, я смотрел на тебя, как всегда облаченную в саван и по виду мертвую, смотрел на тебя, лежащую в гробнице в крипте церкви Святого Савы… Но не будем на этом задерживаться. Причина моих предположений — ты сама. Будь ты женщина или вампир, мне все равно. Я тебя люблю, тебя ! И если ты… если ты не женщина, во что мне не верится, тогда я с триумфом разорву твои оковы, вызволю тебя из твоей темницы, освобожу. Я жизнь свою отдам за это.

Несколько мгновений она стояла молча, охваченная трепетом при виде страсти, которая пробудилась во мне. Она уже утратила долю своей величавой неприступности и вновь по-женски смягчилась. Это было что-то вроде повторения старой истории о Пигмалионе и его изваянии. И скорее мольба, нежели властность слышалась в ее голосе, когда она произнесла:

— Ты будешь всегда мне верен?

— Всегда. И да поможет мне Бог! — ответил я и не услышал нерешительности в своем голосе. В действительности причин для колебаний у меня не было. На миг она застыла, а я уже продолжал, уже приходил в восторг, ожидая, что она вновь обовьет меня руками.

Но не дождался этой ласки. Неожиданно она вздрогнула, будто очнувшись ото сна, и тут же произнесла:

— А теперь иди, иди!

Я чувствовал, что должен повиноваться, и сразу же повернулся, чтобы уйти. Обратив глаза к двери, через которую вошел, я спросил:

— Когда я увижу тебя вновь?

— Скоро! — прозвучал ответ. — Я вскоре дам тебе знать, где и когда мы увидимся. О, иди же, иди! — Она почти оттолкнула меня.

Проходя через низкий дверной проем, запирая дверь и задвигая засов, я почувствовал муку в сердце, оттого что мне приходилось так отгораживаться от нее; но я опасался, что, найди кто-нибудь дверь открытой, возникнут подозрения. Позже меня посетила утешающая мысль, что если она попала под кровлю башни через закрытую дверь, то сможет и выйти таким же способом. Несомненно, она знала тайный ход в замок. Или же должна была обладать какой-то сверхъестественной мощью, сообщающей ей необъяснимые свойства. Но мне не хотелось развивать эту мысль, и, сделав над собой усилие, я прогнал ее прочь.