Иван Курчавов - Цветы и железо

— Да ты же бороду его спасал, девичья память у тебя, парень!

— Ой, здравствуйте! — обрадовался тот. — А я для вас шифровку готовлю.

— Для него есть уже задание, обойдемся без шифровки, — сказал полковник. — Ну, что у тебя?

— Пришли, ждут. Беседовать будете?

— Хорошо, сейчас приду.

Когда старший лейтенант вышел из комнаты, Поленов осторожно спросил:

— Наверное, новеньких посылаете, товарищ полковник?

— Да. И новеньких, и стареньких, Алексей Осипович.

— Опять «кулаков»?

— Новые времена и новые легенды, Алексей Осипович…

Была весна…

Природа никак не хотела считаться с делами и думами людей. Весело зеленела трава, голубоватые подснежники усыпали ожившие поляны. На тополях наливались почки, готовые при первой же возможности развернуться в нежные, мягкие листья.

Из далеких стран потянулись стаи птиц. Они наполнили город шумным щебетанием. Старики утверждали, что в этом году соловьев и скворцов стало больше; мол, птицы, долетев до линии фронта, повернули обратно: в прифронтовой полосе не осталось ничего похожего на прежние деревушки с садами, с уютными скворечниками на деревьях. Возможно, старики были и правы: даже забракованные в прошлом году скворечники этой весной были заселены, желтоватые носы скворцов ежеминутно появлялись в круглых окошечках.

Река пронесла почерневшие льды, а с ними ушли и мутные воды; теперь вода в речке с каждым днем становилась чище и прозрачнее.

Пашня в окрестностях Шелонска стала пухлой, рассыпчатой — она звала к себе людей.

И то, что почва была готова для обработки, все больше и больше угнетало и беспокоило Петра Петровича. То он говорил Хельману, что оттаял, только верхний слой почвы, а чуть поглубже земля мерзлая, холодная. Потом говорил о вешних водах: почва жидковата. Но уже давно исчезла мерзлота и лишняя влага, а Петру Петровичу не хотелось браться за работу.

Приедут в Шелонск на поправку побитые эсэсовцы, и Петр Петрович будет помогать им восстанавливать подорванное на фронте здоровье. Такая перспектива не устраивала Калачникова.

«Вот бы надежному человеку сказать: воруйте, мужики, — одну пятую нормы в землю, а четыре пятых к себе домой, кушайте на здоровье! Сашка подослать к мужикам, что ли? — подумал однажды Калачников. Пусть бы шепнул!..» Но эта мысль была сразу же отброшена. Сашок с утра до позднего вечера занят на стройке. Да и рисковать ему нельзя: он при большом деле! Сашок заложил тол в кирпичные столбы-опоры, замазал цементом, присыпал пылью и грязью; смотришь, и создается такое впечатление, что человек не притрагивался к столбам полсотни лет. Провода упрятал в пазах между половицами. Успел вовремя: с началом работ Хельман приставил к будущему кинотеатру часовых.

Сашок немало пережил за это время, опасность подстерегала его на каждом шагу. Не без гордости показывал он Калачникову седые волосы — они появились за одну неделю, пока он возился с толом в подвале. А голова уже занята новой заботой: как войти в доверие к коменданту, чтобы остаться работать в кинотеатре после строительства?

На все пришлось идти парню, чтобы понравиться немцам! Он был строг к военнопленным, кричал на них так, что на этой стороне реки слышно. А однажды, в присутствии Мизеля и Хельмана, Сашок так ударил хромого рабочего, что у того из носа потекла кровь. Потом, в доме Петра Петровича, Сашок разрыдался: он жалел невинного человека, которого ударил ради своей «карьеры».

Свои его уже давно ненавидели, зато немцы удостаивали его и сигарет, и рукопожатия, даже скупой улыбки.

«Нет! — возражал самому себе Петр Петрович. — Сашка ни в коем случае нельзя посылать в деревню. Нельзя! Погубить его можно. И его, и план, уже одобренный штабом партизан». Калачников решил, что вернее будет обратиться за помощью к Огневу, а тот пошлет в пригородные деревни своих людей, они и разъяснят, как следует сажать картошку для военного коменданта.

Калачников возвращался с поля тихой, еще не проснувшейся городской улицей. Изредка встречались жители, но они отворачивались от Петра Петровича. К этому он привык; было удивительнее, когда с ним кто-либо здоровался.

Дорожка, по которой он сейчас брел, уже давно не приводилась в порядок. А как раньше было красиво: узкая дорожка припудрена золотистым песочком, по обе стороны от нее, за покрашенным тыном, — цветы…

Сейчас перед глазами Калачникова другая картина: сломанные заборы и неприглядные палисадники. В доме за желтыми наличниками причитают, убиваются женщины: вчера фашисты повесили старика. За что? В кисете обнаружили свежий номер «Шелонской правды».

Разве людям до цветов?

Что ж, настанет и такое время, когда Шелонск будет утопать в цветах, будет городом-садом!

Но пока другое время, и Петр Петрович обязан еще до обеда доложить Хельману о готовности к полевым работам. Комендант был не в духе. Он только мельком взглянул на вошедшего Калачникова, а потом снова уткнулся в бумаги, словно и не стоял перед ним профессор селекции.

— Как земля? — наконец удостоил старика вопросом Хельман.

— Еще пару дней, и можно начинать обработку, — ответил Петр Петрович.

— Хорошо. Я дам приказ о выделении рабочей силы. — Хельман резким движением протянул листок: — Прочитайте! Почерк незнакомый?

Калачников надел очки и стал читать письмо, написанное аккуратно, по-женски; стиль насмешливый и издевательский; письмо адресовано коменданту Шелонска обер-лейтенанту фон Хельману.

— Не встречал такого почерка, — ответил Петр Петрович. Покачал головой и с сочувствием продолжил: — Все мы получаем такие письма, господин комендант! Только я им значения не придаю. Другой раз и камнем вслед запустят, стоит ли обращать внимание на такие мелочи!

Хельман усмехнулся.

— Хороший камень — это не мелочь, — сказал он. Вдруг его лицо приняло злое выражение. — Выловим! Всех выловим!

«Что-то уж очень долго ловишь! — подумал Петр Петрович. — Как бы тебя раньше не поймали».

Хельман молча походил по кабинету и сел в кресло. Он заговорил. На этот раз он был очень откровенен, и Петр Петрович, сам не зная почему, верил в искренность его слов.

— За последнее время, профессор, я окончательно разочаровался в русских, — медленно начал Хельман, массируя розоватый шрам на щеке. — После прихода в Россию я считал, что мы совершаем две серьезные ошибки: много убиваем и ставим на должности руководителей скомпрометированных людей. Я старался меньше казнить и опираться на людей авторитетных и популярных в народе.

«Кому вы рассказываете сказки, господин комендант?! — подумал Калачников. — В маленьком Шелонске за год убито несколько сот человек! Разве это мало? А сколько же тогда много? Всех! Волк ты, настоящий волк, а пытаешься выдать себя за мирную овечку!»