Виктор Сафронов - Жди свистка, пацан

Они двинулись. Гураму под кайфом, да «с дырочкой в левом боку» бежать было тяжело. Поэтому Алексею пришлось до восхода солнца тащить и свои и его восемьдесят четыре килограмма при росте за метр девяносто. Да барахлишко свое, и его… Не бросишь, оно же денег стоит. Вот шутник и надрывался. Опять же военное снаряжение получал под роспись. Автомат. Патроны. Гранаты. Это все, под ту же роспись в ведомости, надо будет сдать на склад. Не сдашь, вычтут из зарплаты, а это непорядок.

Последний час он не шел, а еле тащился, лениво передвигая ноги и оставляя за собой на песке длинные борозды. Причина этого была видна невооруженным взглядом.

У него на плечах висел Гурам. Он по ходу движения, как-то незаметно потерял сознание. Шел, шел и потерял. Пришлось опять совершать привал. Поправлять сползшую на пояс опоясывающую раненого повязку. Еще раз тщательно обрабатывать ему рану. Ремнем впереди связывать ему руки. Взваливать себе на загривок и тащить.

Иногда Гурам приходил в сознание и как герой из ложной, патриотической киноромантики славных советских времен говорил: «Брось меня… Сам спасайся…»

Алексей неизменно отвечал лихому седоку, коротко и определенно. Сквозь свист дыхания и шорох гребаного песка можно было узнать до боли знакомые слова: «Пошел на х…» Ну, типа, отстань…

«Все равно тебя не брошу, потому, что ты хороший» — этот кусок патриотического стишка Гусаров, то ли где-то слышал, то ли сочинил только что сам, но бубнил себе под нос, не переставая. Вроде помогало.

Ну, а когда взошло солнышко… Тогда он уже сам, добровольно вместе с чужой ношей свалился с какого-то бархана вниз. Но особо не кувыркался и перед зрителем, следящим за его нудными передвижениями, не выделывался. Просто съехал на животе вниз и вся недолга.

Разлегшись внизу, он долго кривлялся.

Показывал как ему тяжело. Долго обессилено лежал на животе, потом перевернувшись лежал на спине. Ловил широко открытым ртом, раскаленный от солнца воздух. Пытался облизать растрескавшиеся губы они совсем некстати начали кровоточить.

Что можно было сказать, глядя на эту безмолвную сцену, с высоты песчаного бархана и попивая прохладную минеральную водичку?

Не подготовленные солдаты, эти современные молодые люди. Совсем не подготовленные.

Придя в себя от длительного пути. Гусаров снял с себя рубаху военного образца и накрыл ею голову раненого. Он, растяпа, потерял свой капелюх, а сейчас лежал на правом боку и особой активности или желания очнуться не проявлял.

Чуть отдышавшись и переведя дух, Алексей приложился к фляжке с теплой водой… Ох, и хотелось, выдуть ее всю до конца… Одним глотком… И еще море в придачу… и лопнуть…

В этот момент подавил в себе эти некрасивые желания напиться одному. Проявил солдатик силу воли, только прополоскал водичкой рот и не выплюнул, а проглотил ее. Пить от этого гигиенического полоскания захотелось еще больше. Он плеснул в свою емкость, называемую ртом, полглотка влаги и не глотая стал ждать когда она закипит. Сигналом к этому должен был послужить пар из ноздрей как у Сивки-Бурки или дракона трехглавого.

«На такой жаре сколько не пей, все равно через пару минут, все это с потом будет выведено наружу».

Последние слова он не говорил. Ему почудилось, что кто-то снизу постучал ему под кумпол и сказал эти, в общем-то, правильные слова, но пить от них не стало хотеться меньше, а совсем наоборот. Значит надо отвлечь свое внимание от булькающей емкости.

Огляделся. Песочница, в которой он сидел, была громадной. Кроме песка, имелись и разнообразные камни, осколки ледникового периода. Ненароком даже подумалось, что чем та, черная, выжженная, каменистая почва, где они до обмороков учились бегать в противогазах, так может быть здесь, коников из гов… т. е. куличики из песка лепить будет веселее. Несколько позже он понял верность пословицы диверсантов «член редьки не слаще». Видно еще после Гражданской войны эта незатейливая мудрость пришла в солдатские массы, только и заменив первое слово, но оставив главное — смысловую нагрузку.

Чтобы отвлечь себя от воды еще больше, он достал нож и склонился над Гурамом…

События начинали приобретать форму, неожиданно возникшего крутого виража на мокрой, горной дороге.

При чем здесь нож?

Зачем он склонился над лицом бойца.

Ну, не прыщик же, в конце концов, он собирался с его помощью выскабливать?

Он поднес его ко рту бессознательного снайпера, и… разжал им зубы. Но ведь мог сделать это и пальцами. Гурам в этот момент был далеко от того места, где лежало его тело, поэтому и не думал зажимать межчелюстные мышцы. Лежал устало и расслабленно. Был мягок и податлив.

Алексей взял его голову в свои сильные, клещеобразные руки, приподнял ее… и отвинтил… Нет. Не голову… Пробку с фляжки. После этого поддерживая голову, стал очень бережно вливать ему в рот воду.

Кажись, обошлось…

Чего только не почудится на такой жаре?

После сеанса лечебного водопоя Алексей как мог, стал руками откапывать, отбрасывая горячий песок, пытаясь докопаться до прохладных глубин. Получалось плохо. Но если ничего не делать, тогда вообще ничего не будет получаться. В выкопанную ложбину заложил тело. Но закапывать не стал. Умаялся.

Отдышавшись. Оттер пот. Осмотрелся. Красивое место. Песок всюду одного цвета. Хотя местные жители утверждают, что это совершенно не так. И уж чего-чего, а песка одного цвета просто не бывает. Недаром о его красоте сложено столько песен, сказаний и народных легенд. Красота песка сразу переходила в красоту неба и там терялась… Его шуршание создавало ощущение космической бесконечности…Оп-па, опять не туда понесло…

Зато ощущение, вот оно то было таким, как будто тело засунули в раскаленную духовку и отключили подачу воздуха. И все это было… Он посмотрел на часы… В восемь часов семнадцать минут.

Утро со всей ответственностью говорило. Ребята, пощады не ждите.

Ближе к полудню выяснилось правильность утверждения аборигенов этих мест, что не только песок бывает разного цвета, но и солнце светит совершенно по разному, причудливо сверху преломляя лучи и донося до зрителей разноцветные, переливающиеся блики, переходящие в черное безумие…

Чуть погодя выяснилось, что и тишина может гудеть почище любой электрички и сирены. Возможно, она и не звенела, но в ушах кроме ударов сердца, отчетливо отдавался звенящий гул, то до боли раздирающий барабанные перепонки, то утихающего до абсолютной тишины.

Позже стало казаться, что из ушей пошла густая и липкая кровь. Она ручейками стекала у полусидящего Гусарова по шее и терялась в недрах майки.