Василий Гузик - Не выходя из боя

Прошло полчаса, час, а бой продолжается, румыны никак не могут справиться с отважной четверкой. Но вот по какому-то сигналу все вдруг вскакивают и остервенело бросаются на пограничников. Те не менее яростно отбиваются, бросают последние гранаты, нанося жестокий урон фашистам. Начинается самое страшное дело войны: рукопашная.

Но уже упал, прошитый автоматной очередью в упор, рядовой Савин. Его убийца тут же падает от пули Никулина. Рукопашная продолжается.

Силы неравные: на троих пограничников со всех сторон лезут не менее 15—18 врагов. Резким и неожиданным выпадом Наумов с силой отбил штык румынского сержанта и тут же всадил свой в его отвислый живот. С нечеловеческим глухим рыком тот валится на землю, а старшина никак не может вытащить свой штык из его тела: по-видимому, он пропорол толстый ремень убитого. Это промедление стоило Наумову жизни: прогремел выстрел, и волжанин рухнул рядом с поверженным врагом.

Угланов и Никулин, теперь уже вдвоем, продолжали отчаянно драться, а потом сумели совершить, казалось, невероятное: вырвались из смертельных тисков, собрали оружие друзей, захватили в качестве трофея вражеский крупнокалиберный пулемет и вскоре присоединились к основным силам застав, где и продолжали сражаться.

К вечеру комсомолец ефрейтор Никулин принес младшему политруку Лепешкину заявление о приеме его в партию.

А мост противнику так и не удалось захватить. В ночь с 23 на 24 июня 1941 года он был взорван группой лейтенанта Бондарева.

Так однажды повар Саша Сопин назвал радиста Геннадия Паушкина: Геннадий на слух принимал сигналы азбуки Морзе и сразу переводил их на привычный русский язык.

Вечером 21 июня он с одним из командиров отделений заставы был направлен на участок, возвратился оттуда около 24 часов, а пока почистил винтовку и попил чайку, стрелки добежали до часа ночи. Видимо, поэтому в жестокое утро 22 июня спал особенно крепко и проснулся после всех. Вскочив с койки, он схватил с тумбочки брюки и гимнастерку, натренированными автоматическими движениями натянул их на себя, недоумевая, что все ему вроде бы не по росту. Во дворе был кромешный ад: оглушительно ухали снаряды, горело, обдавая нестерпимым жаром, и трещало горящее дерево и железо застав, трассирующие пули противно жужжали, казалось, у самых ушей.

— Паушкин! На рацию! — услышал он.

— Передайте немедленно в штаб отряда о нападении на заставы, — приказал лейтенант Ветчинкин.

Путь до радиорубки он проделал по-пластунски. Вот он достиг двери радиорубки, открыл ее, ужом скользнул через порог внутрь, встал на ноги, вставил ключ в замочную скважину изнутри и повернул его. Включил питание, настроился на волну отрядной рации и быстро застучал ключом: «SOS! SOS! SOS!». Потом открытым текстом передал: «Застава в огне! Застава в огне! Застава в огне!» — и дальше о сути случившегося.

Передача окончена. Геннадий взглянул в окно рубки.

— Не может быть! Неужели они здесь?!

К сожалению, глаза не подводили его, он видел: румынские солдаты прорвались на территорию застав, бегали по двору.

Надо скорее уничтожить рацию и сжечь документы, и он торопливо запустил руку в карман брюк, в котором обычно носил спички. Но там их не оказалось. Он точно знал: спички всегда были у него, — они были непременным атрибутом его спецслужбы. Он суетливо обшаривает карманы, выворачивает их. Из карманов выпадали какие-то полуистершиеся бумажки.

В кармане оказалась красноармейская книжка соседа по койке Коли Суворова, который, проснувшись на несколько мгновений раньше, схватил его, Геннадия, обмундирование, а свое оставил на тумбочке. Сосед не курит, искать в его карманах спички бесполезно.

А враги не стояли на месте. Они уже рядом, вот загрохали прикладами винтовок и автоматов по двери. Надо что-то предпринять. Геннадий увидел широкую щель в полу. Он собрал кодовые и переговорные таблицы и опустил в щелочку. Теперь надо разделаться с рацией. Орудуя гранатой, как молотком, сбил лимбы, покрушил лампы.

И уж потом швырнул гранату в окно, прямо под ноги фашистам. Сам выскочил из этого же окна и обрушился на уцелевших после взрыва врагов, воспользовавшись замешательством, скатился в какой-то ров.

— Генка! Генка! — услышал он сразу несколько голосов. — К нам, быстрее к нам!

Еще несколько усилий, и Геннадий среди своих. Вместе с товарищами по заставе защищал границу, отступал с боями. Забегая вперед, скажу: Геннадий Александрович воевал до последнего дня войны.

Командир отделения 11-й заставы сержант Александр Зубов, пробудившись от внезапного оглушительного грома, не сразу понял, что творится вокруг. Как и многие другие в это утро, он подумал, что началось землетрясение, как было несколько раз в прошлом, 1940 году.

В казарму влетел помощник дежурного по заставе и неестественно громко закричал:

— Застава, в ружье! Напали румыны!

— Отделение, в ружье, одеваться, захватить оружие и боеприпасы и быстро во двор! — отдал своим бойцам приказание отделенный.

Во дворе застав громыхали взрывы снарядов и мин, огромные языки пламени охватили оба здания застав, бушевал чудовищной силы пожар.

— Командиры отделений, ко мне! — услышал он голос начальника заставы младшего лейтенанта Подуста.

Несколько минут спустя, нагруженные до отказа ящиками с патронами и гранатами, снаряженными магазинами для ручных пулеметов, пограничники заставы занимали рубежи обороны.

По решению лейтенанта Ветчинкина, принявшего командование силами обеих застав, защитники границы постепенно оттянулись ко второй линии обороны, проходившей через развилку дорог, метрах в трехстах восточнее застав. Здесь и разыгрался жестокий и кровопролитный бой, длившийся весь день.

Наводчиком ручного пулемета в отделении Зубова был пограничник Николай Мирошников. Он открыл такую убийственную стрельбу из своего РПД, что многие фашисты улеглись замертво на первых метрах советской земли. Бойцы отделения дружно поддерживали его меткими выстрелами своих трехлинеек. Вот, выпустив из обессилевших рук винтовку, упал на дно окопа волжанин Сережа Кудашев, пуля крупнокалиберного вражеского пулемета попала ему в голову. Вскоре был тяжело ранен осколком мины в предплечье Мирошников. Наскоро перевязав его, сержант Зубов приказал добираться до медпункта, а сам залег за его пулемет. До боли сжав зубы, Александр открыл стрельбу по осмелевшим было румынам.

Враги наседали, и работы у пулеметчика было невпроворот. Александр перемещался со своим грозным оружием туда, где напор врагов был особенно силен. Наблюдатель отделения доложил сержанту, что слева появилась группа фашистов в 15—20 человек. Зубов выскочил за тыловую линию окопа, прикрываясь густыми зарослями тальника и чернобыльника, и, подпустив их на возможно близкое расстояние, открыл такой губительный огонь, что вскоре группа как боевая единица перестала существовать.