Василий Гузик - Не выходя из боя

На заводе Михаил Гаврилович, издали показывая Байду, не преминул удовлетворенно проворчать:

— Я же говорил — скользкий тип! Темный…

Первые наблюдения дали мало. Байда возвращался с завода в общежитие, ужинал, долго курил на лавочке у крыльца, затем уходил спать. Раз прямо с работы ушел на вокзал. Потолкался среди пассажиров — по виду эвакуированных, — постоял на перекидном мосту. Потом спустился, по путям дошел до воинской платформы. Здесь его остановил стрелок охраны. Байда сказал ему, что пришел проводить брата на фронт. Это Геннадий узнал у стрелка после ухода Байды.

В другой раз Чижову пришлось, пройдя за «подопечным» до общежития, затем шагать на улицу Ленскую. Здесь Байда, воровато оглянувшись, зашел в маленький, неприметный домик, где и оставался до утра.

Узнать, кто живет в домике, не составляло труда. Сложнее было объяснить интерес Байды к воинскому эшелону. И с какой стороны ни подступался Геннадий, объяснение напрашивалось одно: сбор данных о направляющихся на передовую подразделениях и боевой технике…

Выслушав очередной доклад Геннадия, начальник отделения велел показать собранные материалы заместителю начальника следственного отдела Тимофею Ивановичу Жеромскому, который за небольшой срок пребывания в управлении распутал несколько сложных уголовных дел и с мнением которого считались не только оперативные работники, но и начальники подразделений более высокого звания, чем он.

— Любопытная штука, — сказал Тимофей Иванович, внимательно прочитав документы, — Байда, человек по натуре необщительный, угощает своих… скажем, товарищей пивом, заводит беседы… Обратите внимание, Геннадий, беседует только с теми, кто чем-то недоволен. Он разделяет их недовольство нашими порядками, хвалит наших врагов… Агитация? Возможно, хотя… несколько странная. Тут есть еще закавыка… Заметили? Все его собеседники работают в самых важных закрытых цехах, куда сам Байда не имеет доступа. Случайное совпадение? Не похоже…

Тимофей Иванович помолчал, затем, закрывая папку с материалами, сказал:

— Вы представили материалы для привлечения Байды к ответственности за пораженческую агитацию… Рановато. Похоже, это не только агитация, даже не столько агитация… Скорее, попытка обработать людей с весьма определенными целями. Выяснить, каковы эти цели, — наша задача.

Жеромский снова умолк и закончил, неожиданно перейдя на «ты».

— Учти, Гена, Байда жил в панской Польше и мог попасть под влияние тамошних националистов, а они злейшие наши враги. Советская власть ему в новинку, он, поди, и разобраться в ней не успел, как пришли фашисты. Долго ли им завербовать такого? А тут и случай подходящий представился. Вспомни-ка! — Он слегка прихлопнул папку ладонью. — Из части сообщают, что Байда пропал без вести десятого июля, а в госпитале он появился двадцать пятого. Где был пятнадцать дней? Нет, тут надо еще поработать…

И снова потянулись дни наблюдений. Они были какими-то бесконечно длинными и однообразными и приносили так мало нового, что Геннадий подчас, с пристрастием проверяя каждый свой шаг, спрашивал себя: да полно, так ли уж серьезно дело этого Байды? Вот уже почти два месяца — и вроде бы ни на шаг не продвинулись.

Особенно расстроился Геннадий после того, как ничего не дал обыск в общежитии. И поэтому был страшно удивлен, когда, выслушав сообщение об этом, Жеромский вдруг сказал, что фактов собрано достаточно и Байду решено задержать.

В тот день, когда Байду доставили в управление, Тимофей Иванович пригласил Чижова к себе в кабинет.

— Садись и слушай, — сказал он, поглядывая на часы. — Сейчас начну первый допрос. Все примечай и мотай на ус: каждый оперативник должен уметь вести следствие…

Ввели Байду. Увидев Чижова, он чуть заметно улыбнулся, потом перевел взгляд на Жеромского и спокойно сел на табурет.

К удивлению Геннадия, Тимофей Иванович повел беседу без эффектных вопросов и тонких ловушек. Он подробно записывал рассказ Байды о том, как в июне 1941 года его призвали в Красную Армию и через две недели он — боец пулеметного батальона — оказался на фронте в родных краях, в Западной Украине. В середине июля ранен в левую руку и бедро, попал в госпиталь. Потом уже из команды выздоравливающих направлен в Куйбышев, на завод…

Затем Жеромский начал спокойно задавать вопросы и так же спокойно записывать ответы Байды.

— Назовите дату, когда вы были ранены и какие ранения получили?

— Я уже говорил — десятого июля, ранен в левую руку и бедро.

— Когда поступили в госпиталь?

— В полевой — сразу, а оттуда меня отправили в госпиталь в Одессу.

— Назовите точную дату поступления в полевой госпиталь.

— Ну, в тот же день, как ранили…

— Следовательно, десятого июля тысяча девятьсот сорок первого года?

Потом Жеромский уточнял, близ каких населенных пунктов Байда был ранен, в каком селе располагался полевой госпиталь, на какой улице находился госпиталь в Одессе, как выглядело здание, где он помещался. Тимофей Иванович несколько лет прожил в Одессе, считал ее родным городом, помнил не только улицы, но и многие здания. Перед войной по делам службы объездил Западную Украину и Молдавию. Уточняющие вопросы были нужны для того, чтобы установить личность задержанного, не чужие ли у него документы? Здесь все сходилось. Скрывал лишь точную дату поступления в полевой госпиталь.

Байда явно лгал. Но Жеромский слушал не перебивая. И лишь после того как увели арестованного, Тимофей Иванович улыбнулся в ответ на недоуменный взгляд Геннадия:

— Спешить не будем, пусть поболтает!..

Поединок между следователем и арестованным начался на втором допросе, когда Жеромский показал Байде справку из полевого госпиталя. Здесь черным по белому значилось: поступил в госпиталь 25 июля. Затем Жеромский зачитал сообщение из части об исчезновении Байды 10 июля. Была предъявлена и выписка из истории болезни. В ней отмечалось, что к моменту поступления в госпиталь рана на левой руке была примерно двухнедельной давности, хорошо затянулась, осколочное же ранение бедра — свежее.

Байда стоял на своем: обе раны получил 10 июля и в тот же день был доставлен в госпиталь. Но Геннадий уже понял, что это не упорство убежденного в своей правоте, а скорее упрямство человека, изобличенного во лжи и отстаивающего свою версию по инерции. Было ясно, что дальше упираться бессмысленно и что арестованный сам знает это, а значит — скоро раскроется.

И действительно, на следующем допросе он заговорил. Жеромский оказался прав: Байда был у немцев. Сначала он заявил, что, будучи раненным в руку и бедро, не мог двигаться. Санитары его не заметили, и он пролежал в окопе, истекая кровью, до прихода немцев. Но, увидев в руках Жеромского уже знакомую выписку из истории болезни, признался, что во время боя после ранения в руку спрятался в самом глубоком окопе. Когда подошли немцы, пошел за ними. Рука к этому времени была перевязана, чувствовал он себя нормально.