Василий Гузик - Не выходя из боя

Спокойно, словно о чем-то будничном, Байда рассказал, как его допрашивали два немецких офицера. И как он добровольно сообщил все, что знал о расположении наших частей, их вооружении, командном составе.

На вопрос Жеромского, подвергался ли он пыткам и издевательствам, арестованный ответил: нет, не подвергался. Допрос проходил спокойно. Его даже угостили рюмкой рома и хорошей закуской…

Видимо, все так и было. Байда на этот раз не лгал, говорил уверенно, без натянутых пауз, но и без неестественно красочных деталей. Жеромский, откинувшись на спинку стула, спросил:

— Чем объясните такое отношение врагов к вам?

— Не знаю, — Байда пожал плечами. — Меня спросили, как я отношусь к Советской власти. Я ответил: безразлично. Мне она не сделала ничего — ни хорошего, ни плохого. Мне, мол, все равно, какой власти служить. Жили и под русским царем, и под австро-венгерским монархом. Потом были немцы и паны польские, были и Советы — какая разница?

Геннадий коротко взглянул на Жеромского: вот ведь, и в этом был прав! А Байда продолжал:

— Ну, понятно, спросили: не коммунист ли? Я достал из-под гимнастерки крест нательный, перекрестился. Это немцам, видно, понравилось — предложили сесть…

Здесь арестованный скомкал рассказ, как-то невнятно заметив, что больше его не трогали, а 25 июля он бежал из временного лагеря. На уточняющие вопросы следователя Байда отвечал по-разному. Несколько обиженно, но с готовностью сказал, что и не пытался скрывать свое пребывание в плену: при поступлении на завод в отделе кадров говорил, но на это не обратили внимания. Зато неохотно говорил о знакомых по заводу. Насторожился, услышав вопрос, где он бывает вечерами.

После допроса Жеромский сказал Геннадию:

— Странно, очень уж старательно умалчивает о доме на Ленской… А ведь хозяйка его — женщина темная, в помощники явно не годится. Что бы это значило?..

Ответить на это неожиданно помог сам Байда — и в тот же день.

Вечером Геннадия вызвали к дежурному по тюрьме — как ему передали — по срочному делу.

Дежурный представил ему надзирателя Яшкина, после ранения и лечения присланного сюда военкоматом для продолжения службы. Вчерашний фронтовик, Яшкин был более чем строг в обращении с дезертирами. Зато сочувствовал фронтовикам, провинившимся в чем-то другом. Не зная, за что арестован Байда, надзиратель делал небольшие поблажки и ему — из уважения к гимнастерке и следам недавних ранений. И вот…

— Расскажите, Яшкин, товарищу, в чем дело, — предложил дежурный.

А дело было в том, что, возвращаясь с допроса, Байда задержался у дверей камеры и шепнул Яшкину:

— Будь ласка, выручи фронтовика! Снеси письмо по адресу… Получишь три тысячи…

От неожиданности Яшкин не сразу понял что к чему. А поняв, совсем уже было собрался ответить попросту, по-мужицки, но увидел в конце коридора дежурного по тюрьме — а разговоры с арестованными категорически запрещались — и втолкнул Байду в камеру. Тот успел напоследок шепнуть:

— Себе возьмешь пять тысяч…

— Мне — взятку… поганец! Купить хотел… Я-то жалел его — раненый ведь, — рассказывал Яшкин Геннадию, дрожа от возмущения.

Наутро Геннадий сообщил об этом Тимофею Ивановичу. Тот немедленно вызвал Яшкина. Не сразу понял честный солдат, что от него требуется. А требовалось немного: при повторной просьбе Байды согласиться передать записку. Но денег не брать.

Когда в следующее дежурство Яшкин вел Байду на допрос, тот снова зашептал:

— Ну, возьмешь?

— Боязно…

— Так ведь никто не узнает!

— А совесть?

— Зато пять тысяч…

— Ты, слышь, о них и не заикайся. Если и сделаю, так просто чтобы уважить бывшего фронтовика, понял? — сердито сказал Яшкин. — Жене твоей, что ли, отдать?

— Ну да…

— Шут с тобой, давай, только скорей.

Байда вложил в руку Яшкина хлебный шарик и дважды повторил адрес: улица Ленская…

В шарике оказалась записка:

«Зоя, на подволоке, в золе, под дырявой лейкой, возьми деньги. 5 т. отдай подателю, остальные спрячь подальше. Бумаги сожги. Иван».

— Та-ак, — сказал Жеромский, прочитав записку. — Появились деньги, и, судя по всему, сумма немалая. Да еще бумаги, которые почему-то надо сжечь…

При обыске в доме на Ленской обнаружили крупную сумму денег в новеньких купюрах и маленькую записную книжку. В ней были какие-то цифры, отдельные буквы и слоги, напоминавшие сокращения. И слова, похоже, составленные из бессмысленно расположенных букв. Код оказался примитивным, к концу второго дня эксперт представил Жеромскому расшифровку. Цифры стали данными о прохождении поездов с военной техникой, буквы и сокращения — сведениями о цехах завода и выпускаемой ими продукции, а бессмысленные слова — написанными наоборот фамилиями начальников цехов. На отдельной страничке одними согласными были записаны фамилии работников завода, которых Байда пытался «обработать». Перед некоторыми стоял знак вопроса, две были зачеркнуты.

— Ну-с, картина проясняется, — сказал Жеромский и затребовал Байду на допрос. — Мы на верном пути.

Теперь дело пошло быстрей. И хотя Байда поначалу отказывался от знакомства с хозяйкой дома на Ленской и «не узнавал» записную книжку, очень скоро ему пришлось прекратить игру. Слишком очевидно изобличали его результаты графической экспертизы и точные данные о посещениях дома на Ленской, представленные Чижовым. Байда задумался. Жеромский кивнул конвоиру, чтобы тот отвел арестованного в камеру.

Следующий день стал тем самым днем, которого давно ждали Чижов и Жеромский. Байда заговорил. И на этот раз без уверток.

Да, 10 июля он был ранен в руку и добровольно сдался в плен. Да, допрашивали его корректно, тем более что он охотно отвечал. Да, были и рюмка рома и хорошая закуска — плата за отречение от Советской власти…

А потом последовало предложение о сотрудничестве. Байда согласился, что и подтвердил тут же распиской.

Несколько дней его обучали простейшим приемам ведения разведки. «Марусину» — под такой кличкой он должен был работать — предлагалось вести агитацию среди красноармейцев: восхвалять мощь немецкой армии, немецкую культуру, осторожно призывать к массовой сдаче в плен без боя. Второй задачей была военная разведка.

В ночь на 25 июля, снабдив двумя булками и пачкой русских папирос, Байду вывели к линии фронта у маленькой деревни. Провожатый — немецкий солдат — дал ему две зеленые ракеты. Их Байда должен был выпустить через несколько дней, возвращаясь с добытыми сведениями.

Вероятно, так бы и случилось, не начни наша артиллерия той ночью обстрел немецких позиций. Одна из мин разорвалась в нескольких шагах от Байды. Осколком его ранило в бедро. Немец сделал перевязку русскими бинтами из индивидуальных пакетов, которые для этой цели собирались у убитых красноармейцев, и велел идти в деревню. Там, по его словам, располагался полевой госпиталь русских.