Александр Бруссуев - Кайкки лоппи

— Вот я вас! — крикнул он, и те торопливо побежали прочь, на ходу причитая:

— Не надо, дяденька!

И в это время от машин мичманов взвились вверх сигнальные ракеты, сразу же на КПП сыграли аврал, и группы немедленного реагирования помчались обезвреживать отысканных диверсантов.

Командир отделения подошел к Пашке, сплюнул на снег и махнул рукой: уходим на базу.

Бывали, конечно, и вполне серьезные дела. К этому их, собственно говоря, и готовили. Изматываясь на тренировках и специальных занятиях, Пашка чувствовал себя, будто в полуобморочном состоянии. Все посторонние мысли куда-то улетучивались, он знал приказ и думал только о нем. Стоял на учениях в противодиверсантском карауле, предполагая, что именно на их участке будет прорыв. Впрочем, так же думали и все остальные морпехи, растянувшиеся цепью вдоль всей береговой линии. Когда же чуть позади и слева от него возникло какое-то движение, он крикнул соседнему бойцу:

— Покидаю сектор осмотра — у меня шевеление в тылу!

И только после быстрого ответа соседа: «Принял сектор!» отвел глаза на неведомый раздражитель.

Это была ложная цель. Похожим образом действует авиация и вертолеты, уходя от «стингеров» или, поди знай, чего. Диверсанты бесшумно с самой поверхности воды дунули в тыл к нему капсулу с мелкими пластинками слюды. Та, рассыпавшись в воздухе, переливалась так, что невозможно было не обратить на это дело внимания.

Не успел Пашка подумать об этом и проанализировать, как сосед забил из автомата. И сразу же в воду полетели гранаты. Не настоящие, конечно, но хлопнули они вполне различимо. На берег, не скрываясь, вышли условно мертвые противники. Они были слегка раздосадованы, но тут уж ничего не попишешь. Сверхсрочники — прошедшие на Балхаше подготовку парни не стали причитать и сокрушаться. Они принялись деловито осматривать берег и смотровые сектора, вполголоса переговариваясь между собой: делали из неудачи правильные выводы, чтобы в реальной ситуации не облажаться.

Пашке и соседу объявили отпуска, но вместо дома пришлось ехать в Москву, дабы участвовать в Параде на День Победы. Народу вокруг было много, и это очень напрягало: приходилось постоянно плавно перемещаться, чтобы не оставлять никого за спиной, в зоне нулевой видимости.

А после 9 мая пришлось участвовать в обмене опытом с «тюленями» из США, аббревиатура названия отряда боевых пловцов которых послужила этому названию. Проходили спарринги, после которых некоторые американцы только крутили пальцами у стриженых висков: наши бились только всерьез.

Очнулся от службы Пашка только в самолете, на котором он вылетел из Мурманска в Одессу по случаю дембеля. Какие-то люди доставали с расспросами, предлагали выпить, но он сидел, уставившись в иллюминатор, и улыбался.

В ОВИМУ его зачислили почти без экзаменов, если считать за экзамен собеседование. Дядя, занимавший немалый пост в КГБ этого приморского города посодействовал. Да армейские характеристики и рекомендации поспособствовали.

Учился Пашка ни шатко, ни валко. Мозги здорово скрипели, когда приходилось морщить лоб в раздумьях. Но он дисциплинированно выполнял все задания, во всяком случае, старался выполнить. Слава богу, на втором курсе случилась любовь, а на третьем — свадьба. Родители жены оказались вполне обеспеченными, а жена обладала достаточными знаниями, чтобы помогать Пашке в учебе.

Полученный диплом можно было реализовать только на севере, Черноморское пароходство перестало принимать народ на работу, потихоньку начав распродавать суда. Так и вернулся Пашка домой, где поблизости, в Петрозаводске, удалось сдать трудовую книжку в Беломорско — Онежское пароходство. А там родственники с обеих сторон поднапряглись и купили им с женой и совсем маленьким сыном Пал Палычем отдельную двухкомнатную квартиру.

Пашка начал работать штурманом, угодив в семью моряков БОПа, которую можно было охарактеризовать несколькими словами: удаль, профессионализм, веселье, предприимчивость и алкоголь. Это было незабываемое время.

Несмотря на не самые высокие зарплаты, народ не унывал сам и не давал унывать никому. Пашка вновь увлекся «кислородными палочками», закуривая после стаканчика — другого разбавленного спирта, стратегические запасы которого всегда пополнялись в Бельгии, Голландии или, на худой конец, в Германии. Неожиданно он заметил, что начал расти живот. Волосы же на голове, наоборот, не росли, а как-то пугающе редели. Может быть, конечно, они проходили насквозь и прорастали в ноздри, что при отсутствии усов бросалось в глаза, но Пашку это удручало. Он начал каждую вахту в рубке отжиматься от палубы. «Не менее двухсот раз!» — крикнул он своему характеру. Но рубка редко бывает пустынна: обязательно на судне найдется человек, который решит посетить смотровой штандарт судна.

Отжимается Пашка себе под локатором, приближаясь к двадцати разам, а в это время высунется в дверь чья-нибудь физиономия, покрутит жалом и, не увидев ни одной живой души, испуганно протянет:

— Паха!

— Чего тебе, пришелец? — поднимется штурман на ноги, прервав гимнастический процесс.

— Оба-на! — удивится посетитель. — А кто у тебя там? Вроде повариха на камбузе кипит вместе с компотом.

— Да это я так, зарядкой занимаюсь, — ответит Пашка.

— А! Ну давай, продолжай.

И исчезнет за дверью. Чего приходил?

Пашка вновь наклоняется к палубе и продолжает дальше считать: «Двадцать один, двадцать два… тридцать пять», но тут уже вроде точку надо на карте ставить и определяться в море. Так и набиралось двести отжиманий за три, а то и четыре дня. Но живот, словно испугавшись, расти перестал.

Вот волосы испугать не удалось. Кудри вылезали незаметно, но постоянно. Самые короткие стрижки не спасали. И Пашка постригся наголо. Внешность не сильно изменилась. Разве что случайные знакомые отмечали (про себя) сходство этого крепкого парня с гориллой или давно вымершей человекообразной обезьяной: маленькие глубоко посаженные глаза, нос с широко раздутыми ноздрями, мощные надбровные дуги и низкий лоб. Пашка несколько комплексовал по утраченной шевелюре, отчего приобрел привычку периодически оглаживать свой бритый череп, словно при этом проверяя: не растут ли волосики на головке детской?

Выпивка теперь стала даваться Пашке нелегко: даже не самая большая доза алкоголя могла стереть на следующий день все воспоминания былого празднества. Он не буянил, не лез драться и не приставал ни к кому с задушевными разговорами. Улыбался и смеялся вместе со всеми, пытался говорить, когда ему разрешали, но, зачастую, давился своими словами и просто размахивал толстыми мускулистыми руками, переходя на непонятный никому язык жестов. А наутро ему добрые друзья рассказывали, скольких он человек завалил и как залез спать в шкаф к поварихе.