Александр Бруссуев - Полярник

— Ну, что ж, тварь, стреляй! Я покажу тебе, как умирают российские офицеры! Стреляй, красная сволочь!

Менты, тяжело дыша, выбежали в коридор.

Потом была спокойная пауза. Я скрипел зубами у решетки, страшно было закрывать глаза. Вернулось то дурацкое чувство нереальности происходящего, одолевавшее меня последние дни моего пребывания на «Линге». Приходили какие-то менты вместе с прокурорским работником. Они вернулись с вызова. Менты, узнавая меня, отводили глаза. У прокурорского я сам спросил, как отдыхается прокурору города? Последний был моим соседом по двору и только вчера укатил вместе с семьей на Ладогу. То, что прокурорский не поинтересовался, что я тут делаю, меня не удивило. Я, наверно, опять то ли стонал, то ли подвывал, потому что не заметил, как рядом образовался лейтенант. Он, обиженно сопя, снял с меня наручники. Я посмотрел на свои опухшие и синеватые пальцы. Пошевелил ими, посмотрел на свет, будто боясь, что они станут прозрачными. Вроде ничего, должны отойти, правда, больно. Но, видимо, боль в этом заведении — мой удел.

— Ну, что, выпускать собираетесь? Или снова на расстрел поведете? — спросил я лейтенанта.

— Мог бы расстрелять — не сомневайся, рука не дрогнула бы.

— Интересно, в качестве кого? Преступлений никаких я не совершал, в отличие от вас. Или, как врага народа? А, Сосняков?

— Закрой пасть, иначе на пятнадцать суток посажу! — не повышая голоса, проговорил лейтенант.

— Мания величия? Может, ты и есть начальник милиции? Серый кардинал? Резидент «Белой стрелы»?

Тут появился с бумагами в руке сержант.

— А вот и Шишкин, собственной персоной!

— Чего, никак не уймется? — спросил Шишкин у лейтенанта.

— Пусть подписывает протокол — и катится на все четыре стороны! — ответил Сосняков. Их фамилии я подслушал, когда они представлялись по телефону, беседуя по поводу ночного вызова ментов вместе с прокурорским.

Я взял ручку, но пальцы еще плохо слушались.

— Знаете, — говорю, — почему теперь страшно жить в этом государстве? Потому что наберут «поколение пепси» в органы и потом удивляются, что уважение к ним резко падает. Вас бы в армию, да «вы же не дураки».

— Конечно! А к кому ты прибежишь, если тебя обворуют, или бандиты нападут? Ко мне! — лейтенант вдруг захихикал, — кто тут недавно в штаны наложил?

Я вздохнул и еще раз пошевелил пальцами рук.

— Во-первых, к тебе никогда не побегу. Как гражданин России обращусь в институт государства, в милицию. К тебе — никогда. Во-вторых, можешь сегодня дома перед маленькой дочкой похвалиться, что побоями заставил «наложить в штаны» взрослого человека, занимающего у себя на работе генеральскую должность. Пусть она гордится тобой.

Сержант не выдержал нашей беседы и приложился дубинкой мне по пальцам:

— Подписывайся, сука!

Я поморщился, потряс руками, а потом предложил:

— Давай так, Шишкин! Я сейчас, не глядя, подписываюсь под этими бумажонками, а в понедельник их не будет и следа в вашем заведении! Устраивает?

— А если здесь признание в преступлениях?

— Ты, Шишкин, не больно-то преувеличивай свою фантазию.

Сержант снова замахнулся дубинкой, но его руку придержал лейтенант.

Я поставил две корявые подписи, предполагая, что под административными штрафами, и пошел к выходу.

Сосняков открыл мне дверь и вышел на улицу.

— Ну, что, лейтенант, простите, старший лейтенант, неплохо провели время! Смотрел я «Улицы разбитых фонарей», «Убойную силу», читал «Тульского — Токарева». Там — менты. В «Петровке 38», «Возвращении святого Луки» — милиционеры. А вы с этим Шишкиным — мусор! Бывай здоров!

Протянул руку старлею, тот автоматически ее пожал.

В понедельник, перед автобусом на Питер, я действительно зашел в ментовку. Многие мои знакомые, за пятнадцать лет дослужившиеся до определенных должностей, от души потешались над моей синей физиономией: не только глаз, но и подбородок приобрели здоровый фиолетовый окрас. Большую часть воскресенья я провел в консультациях с медиками и массажистами — это принесло плоды: сопутствующие синякам отеки удалось снять.

Подполковник, посмеявшись, принес доказательства моего пребывания здесь в ночь с субботы на воскресенье. Прочитал, нахмурился:

— Сам понимаешь — проблема кадров. Наберут идиотов.

— Поколение пепси? — подсказал я.

— Точно, поколение пепси. Что делать-то собираешься?

— Да ничего, наверно.

Подполковник удивленно посмотрел на меня.

— Что же я — не понимаю, что ли? У вас же корпоративная солидарность! Судиться-то мне придется не с этими уродами, а с системой! Да и тебе этого не нужно. А чего портить друг другу нервы?

Мент хмыкнул, но возражать не стал.

— Ты только не вздумай им хари чистить! — проговорил он строго. — Это будет уже статья!

— Да брось ты, Серега, я их пальцем не трону и в суд не побегу! Пусть их жизнь накажет!

— Ну, а коли так, то давай-ка мы вот этот протокол изымем. Неужели ты матом ругался в общественном месте? Не представляю. Это пятьсот рублей. А вот этот оставим, здесь всего сто. Так, для порядка. Устраивает?

— Да, ладно, о чем разговор? Ну, бывай здоров! На автобус иду! Завтра визу американскую получать, — поднялся я.

— Это с таким-то лицом?

— Да нам не привыкать! Не дадут — плакать не собираюсь. Значит, не судьба.

Визу мне дали. Даже очки не попросили снять. Вот после этого я и позвонил Марату. Он был компьютерным гением с тринадцатилетним стажем. Еще будучи в армии продолжал штудировать «фортран 4» и «бейсик». После своего политеха стал нехилым спецом и даже не удрал в Силиконовую долину.

— Ну что ж, — выслушав мою печальную повесть, сказал он. — Можно и в пенсионный фонд попасть. Только ты мне вышли по имэйлу их персонификацию. Представь их рожи, когда они пенсию себе будут оформлять!

Все менты, а особенно, мусора, служат на пенсию: чтоб пораньше выйти, чтоб побольше получить. Марат создал и укоренил к каждому из моих обидчиков червя, пребывающего в анабиозе. Пока идут положенные отчисления в пенсионный фонд — тот, никак не обнаруживаемый, спокойно спит лишней точкой в дате рождения. Отчисления прекращаются — червь возмущенно восстает ото сна, уничтожает всю накопленную за геройскую службу информацию про отчисления и съедает себя. Шишкин и Сосняков трясут медалями за трудовую доблесть и начинают бегать по судам. Что же, пусть, высунувшись из-за широкой государственной спины, узнают, как одиноко жить на белом свете!

Моя жизнь затворником меня здорово тяготила. Не то, чтобы мне нужно было общество, тем более состоящее из одних и тех же рыл, но сменить обстановку было просто необходимо. Меня не кормили, не поили, повар даже на меня не рассчитывал, составляя свой кальмаровый рацион паек, в машину я не спускался, ко мне никто не приходил.