Юрий Карчевский - Схватка с чудовищами

Краковский покинул клинику. Лейтенант через слуховое окно наблюдал за тем, как удаляется он с двумя телохранителями. Если бы имел силы, непременно догнал его и уже ни за что не дал бы уйти.

На этот раз Буслаев назвал Серебрянкину свою настоящую фамилию, высказал убеждение, что Краковский приходил по его душу и надежде отомстить за разгром банды. Подумал: следуя указаниям генерала Петрова, и ксендза, и врача следовало уничтожить. Но разве они не патриоты, не помогли мне? Боли усилились. Растревоженная рана снова дала о себе знать.

Стоял пасмурный день. Мощенная булыжником площадь перед зданием двухэтажной клиники была свободна от снега. Стояло несколько крестьянских повозок. У крыльца безмолвно толпились люди. У многих были в руках узелки, свертки, корзинки. Тишину иногда нарушало взвизгивание поросенка, утиное кряканье, петушиное пение.

Стоило открыться больничной двери, как люди инстинктивно подавались вперед. На крыльце на этот раз появилась Людмила. У нее были красные веки и зареванное лицо.

— Скажи, дочка, жить-то будет лейтенант? — спросил Заринь.

Людмила сделала неопределенный жест рукой и прошла к подводе.

Из больницы вышел Лиханов.

Послышался женский голос: «Иван, мою доченьку там не видел? В родильной палате лежит».

— Радуйся, бабка Анастасия: внук у тебя родился, — бросил на ходу Лиханов.

— Да ну! Вот счастье-то! — обрадовалась старушка. — А то одни девчата у меня. Теперь мужичок будет в доме.

Отдав необходимые распоряжения осодмильцам, охранявшим больницу, Иван побежал дальше, к Людмиле. Что-то сказал ей. Она кивнула ему, видимо, в знак согласия. Легко подпрыгнув, он также оказался в телеге, и они вдвоем тронулись в путь.

Люди в толпе задвигались.

— Может быть, начальник милиции не желал расстраивать нас? — Но вопрос Зариня повис в воздухе.

Распахнулись двери, и на крыльце показался доктор Серебрянкин. Его пожилой возраст и крепкое сложение, волевое лицо и ходившая в народе о нем молва заставляли верить каждому его слову.

Толпа притихла.

— Ждете?.. — улыбнулся он. — Так вот, слушайте. Ночью лейтенанту было плохо. Резко подскочила температура. И рана-то не ахти какая. Но, видимо, попала инфекция. Усилилась опасность заражения крови. Пришлось снова ее почистить, промыть, продезинфицировать. Обезболивающих средств в больнице, к сожалению, нет. Но он набрался терпения. Так что, Буслаев будет жить. Сейчас я это могу вам, граждане, гарантировать.

Обрадованные новостью люди двинулись к крыльцу, обступили главврача. Одни просто пожимали ему руки и говорили теплые слова. Иные же старались вручить кто гуся живого, а кто цыпленка, здоровенную рыбину, быть может, оторванных от семьи, от детей. Продовольственного обеспечения больница не имела. То, что приносили родственники больным, поступало в общую кладовую, в распоряжение стряпчей санитарки, готовившей пищу для пациентов.

— Молочненький, — передавая крохотного поросенка, сказала Семеновна. — Как съест, так сразу и поправится. По себе знаю.

Протиснулась старушка Анастасия, передала узелок.

— Здесь — курочка-мясушка на бульончик моей доченьке. А тута — сальцо нутряное и яичек десяток. Яйца из-под курицы все одно, что парное молочко из-под коровки: самые целебные. На себе испытала. Бог не даст соврать. Да! А ей сейчас внучонка моего грудью кормить. Так что, пусть питается получше сама. Так и передай, доктор!

Узелки, пакетики, корзинки продолжали плыть над головами, образуя на крыльце гору продуктов. Серебрянкин окинул взором стоящих перед ним людей, развел руками.

— Спасибо вам, граждане, от меня и от моих пациентов! Время трудное, государству пока что не до нашей больницы. И будьте уверены: все пойдет в дело, на улучшение здоровья ваших родных и близких.

Но люди еще долго не отпускали доктора. Каждый желал услышать обнадеживающие слова о состоянии здоровья близкого ему человека — отца или матери, сына или дочери, невестки, зятя, находящегося на излечении в этой лесной клинике.

Когда Буслаев стал выздоравливать, главврач лично отвез его на долечивание к старику Зариню, своему давнему приятелю, работавшему у него в клинике во время гитлеровской оккупации истопником. Одновременно он являлся тогда связным. Через него доктор снабжал партизан немецкими медикаментами. Так что, вполне надежный человек. К тому же у него было небольшое крестьянское хозяйство. Да и охотился, рыбачил он.

Встретил Заринь Буслаева, как давнего знакомого. Все думал поблагодарить за подаренное ружье, а тут представился случай. Накормил его тем, что было, уложил на натопленную русскую печь. Сам же лег у дверей, приставив рядом ружье, разложил гранаты на случай, ежели бандиты пронюхают и нагрянут по душу лейтенанта. Спал чутко, просыпаясь от шороха в сенях, от скрипа крыльца и лая дворняжки.

Утром, пока старуха Зариня возилась с завтраком, предложил Антону баньку по-черному.

Баня отстояла от дома шагах в двухстах, на высоком берегу небольшого озерца. Бревенчатая, она как бы висела над водой. Тут же во льду зияла синевой прорубь, из которой черпают воду, в которой хозяйки полощут белье.

Разделся Антон в предбаннике, сколоченном из горбыля и оттого холодном. Когда вошел в парилку, на него пахнуло жаром. Заринь брызнул из ковшика горячей водой на раскаленную каменку. Крохотное помещение тотчас заполнилось паром. Заринь взял из шайки, стоящей на полу, устланном сосновыми ветками, дубовый веник и принялся обмахивать им гостя. Раскаленный воздух, пропитанный ароматом сосны и дуба, пронизывал все поры, очищая и заставляя их дышать, разгонял кровь по организму, способствуя поправке.

Когда Антон окончательно прогрелся, старик «загнал» его на отмытый добела полок, где было еще жарче. Извлек из другой шайки с распущенным там мылом огромную лыковую мочалку и стал разгонять ею по телу мыльную пену, приговаривая:

— Банька, сынок, почище всякой микстуры и порошков. Жар, пар да дубовый веник любую хворь изгоняют из организма. Так что, считай, все, что было с тобой, — позади.

— Я, кажется, начинаю чувствовать это, — подтвердил Антон.

— У меня на квартире прошлой осенью стоял гитлеровский оберст, по нашему, значит, полковник, — продолжал старик. — Так я его шкуру так намочаливал, так веником опахивал, что он только кряхтел от удовольствия и все говорил: «Хорош русише банька! Большевиков уничтожим, непременно построю у себя на усадьбе такую же. А тебя, старче, хоть ты и русише швайн, возьму банщиком. Будешь спину мою тереть!» И заливался смехом.

— Это же оскорбительно: швайн по-русски — свинья. Да и сам он, видно, был лютым зверем.

— А как же. Столько людей наших погубил, десятки деревень уничтожил, божьи храмы сжигал.