Юрий Карчевский - Схватка с чудовищами

— Это было, — встрепенулся Краковский. — Мне уже потом стало известно об ее изнасиловании тремя мужиками.

— Кто именно совершил это преступление?

— Какая разница? Того, что было, не вернешь.

— Я смотрю, разговор у нас с вами не получается.

— Белорус один. Фамилию его я не знаю. У нас принято было обращаться друг к другу по кличке.

— А амбар с колхозным посевным зерном тоже сожгли люди из вашей банды?

— Руководил этим лично я. Но все обошлось без крови, даже без выстрелов…

— А разве оставить без урожая, без хлеба тысячи человек — не преступно?

Краковский поднял голову.

— Так я ведь и не ставил перед собой задачу способствовать возрождению Советов из руин, восстановлению экономики страны, — съязвил он.

— Спасибо за откровенность. Еще вопрос. На этот раз, так сказать, сугубо личного порядка: кто конкретно принимал участие в обстреле меня и Лиханова на повороте дороги, ведущей в поселок Кривичи?

— Впервые слышу об этом, гражданин лейтенант.

— Не надо хитрить, Краковский. Я сам видел вас тогда. И даже гранату бросил в том направлении.

— Свидетель… — криво усмехнулся атаман.

— Жалеете, что не удалось захватить и расправиться со мной.

— Как в воду смотрите, — признался Краковский. — Иначе я и сейчас был бы хозяином леса и всей округи. Если это не допрос, я могу поинтересоваться?

— Да, пожалуйста.

— И вы скажете правду?

— Мне скрывать нечего.

— Вас действительно из больницы доктора Серебрянкина домой увезла жена? Мне так сказали тогда.

— Нет, конечно. Я ждал встречи с вами на чердаке больничного здания. И превосходно подготовился к ней. Вы же дальше порога не пошли.

— Тогда я зря не прикончил доктора, — с досадой произнес Краковский. — А как случилось, что вы ушли от засады в лесу в женский день 8 марта?

— Меня предупредили о ней патриоты.

— Задавали вы мне задачки, лейтенант…

— Признайтесь, Краковский: если бы не этот предатель и агент гестапо Зиновий Аверкин из осодмильцев, которого вам удалось подкупить, вы могли бы располагать информацией о моих планах?

— Откуда же. Этот подонок…

— Положим, доносила вам и Варвара Веселовская — ваша любовница. Скажите, зачем вы убили ее? Она ведь любила вас и была верна вам. Вы же поступили с ней, как «кровожадный рыцарь».

— Любила… Мне это чувство незнакомо и непонятно. Не верю, что оно бывает и у других. Так, сожительница, шалашовка.

Загасив папиросу, Краковский опустил голову.

— Ну, а дальше как собирались жить?

— Теперь задумка моя уже не сбудется, так что не стоит касаться этого.

— И все-таки?

— Имел намерение уйти за кордон. Там нашел бы себя. Другая вероятность, раздобыв советский паспорт на вымышленную фамилию, податься в глубь страны и там затаиться, залечь на дно.

— Затаиться, пока не наступит новый День Икс?

— Я знал о секретной инструкции Гиммлера, адресованной «немецкому подпольному движению», которое создавалось на случай захвата части территории Германии советскими войсками. Было подобное предписание и тем, кто не успеет покинуть Россию. На всякий случай я готовил себя к этому.

— А вообще-то для вас земля обетованная — Америка?

— Там я неплохо устроил бы свою жизнь, — подтвердил Краковский.

— Судя по протоколам допросов, вы утаили от следствия фамилии и адреса своих преступных связей на Западе.

— Ни адресов, ни явок, ни паролей я не помню.

— Но может быть, поможет восстановить их в памяти ваша записная книжка? — Буслаев достал ее из полевой сумки.

— Как она у вас оказалась? — изумился Краковский. — Она же находилась в потайном кармане моих ватных брюк, которые я снимал лишь, когда ложился спать… Неплохо поработали, лейтенант, еще тогда, когда я был вольной птицей. Профессионал! — И как прозрение: — Теперь рухнула и моя мечта о Западе. Рухнула! Но ведь это страшно — остаться без надежды на будущее, если тебе все же даруют жизнь! Хотя и в неволе. Страшно! Страшно! Страшно! — перешел он на причитания, на крик.

Буслаев дал Краковскому воды. Когда тот успокоился, спросил:

— До войны вы состояли членом подпольной антипатриотической организации. Как сейчас относитесь к ее идеям?

— То была моя юность, молодость, — признался подследственный. — А сегодня, в мои тридцать лет? Кое от чего отказался бы, как от ненужного хлама. Кое-что ввел бы новое. За время войны я прошел большую школу жизни, читал не только Сталина, но и Гитлера тоже… И знаете: «Майн Кампф» содержит немало привлекательного.

— А как же интересы народа, за которые вы боролись?

— У меня свой взгляд на это, лейтенант.

— Какой же, интересно?

— Народ — толпа, стихия, — усмехнулся Краковский. — Мало перебили его немцы, а до этого — чекисты, большевики. Мне нечего терять, поэтому скажу, что думаю: если бы Гитлеру удалось поставить Россию на колени, часть населения истребить, а остальных поработить, как он планировал, я бы только приветствовал это. И, между прочим, не вижу в том ничего бесчеловечного, поскольку не все люди одинаково полноценны. И сам помогал бы устанавливать новый порядок на этой земле.

— «Неарийцы должны стать рабами арийцев»… А меня уверяли, что исповедуете гуманизм.

— Гуманно то, что мне на пользу!

— Гитлеровский новый порядок означал бы не только истребление большинства граждан, но и безраздельное господство Германии над нашей землей.

— Всем хватило бы и дел, и забот. Немцы господствовали бы, а такие, как я, управляли бы толпой свободных и рабов. Еще Бонапарт говорил: в мире всем управляют страх и интерес.

— Но ведь вы передрались бы в борьбе за власть, за теплые местечки. Российские энтеэсовцы тянули бы одеяло на себя. Украинские оуновцы, латвийские айзсорги, эстонские эрновцы — на себя.

— И в этой борьбе победили бы сильные личности.

— Да, жалок тот, в ком совесть нечиста! — продекламировал Антон.

— Борис Годунов? — спросил Краковский.

— Помните. Но история вас не учит… Странный вы человек, Краковский. Посмотрите, какой шлейф «подвигов» тянется за вами: измена присяге и Родине, кровавые расправы над патриотами, угон мирных жителей в Германию. Прибавьте к этому убийство советских активистов уже после изгнания чужестранцев за пределы нашей страны. И получается законченный портрет военного преступника. Вы понимаете, что духовно оскотинели, а предательство стало вашей профессией? Но меня интересуете сейчас не вы, а ваши преступные связи. Здесь и за кордоном — тоже. Поработайте со своей записной книжкой, вспомните и опишите ваших людей.

— Я знаю: мне вышку дадут, — говорил о своем эсэсовец. — Я же за Русь святую дрался! Аве Мария… — Краковский поднял глаза к небу.

— А это уже, как решит Богиня правосудия — Фемида.