Василий Немирович-Данченко - Шамиль

Альдебаран сдвинулся с места, семь очей Медведицы свершили часть обычного круга. Ярко загорелся меч Ориона… Блистательный Сириус — этот «алмаз на перстне Божьем» — показался над горами… Луна выступила и всё кругом облила мечтательным и нежным светом… Застрекотали кузнечики в траве, запели цикады на деревьях, громче из глубины ущелий зароптали горные потоки. С сухим шорохом снялась и полетела саранча… Светляки вспыхнули в кустах… Буль-буль [7] Буль-буль — соловей. вдруг запел в вершине гранатных деревьев и долго серебряными трелями наполнял мистическое безмолвие ночи… А двенадцать тысяч пеших и всадников не смели двигаться и стояли молча над страшною могилою живого имама. Кони фыркали и встряхивали головами… Копыта их нетерпеливо скребли землю, слышался шорох, — тысячи пеших переминались на месте, когда ноги у них затекали. Но никому не приходило в голову оставить место, сесть или отойти в сторону… Смерть ждала ослушников, да и кроме того благоговейное чувство оковывало самые непокорные души… Даже плохо дисциплинированные дидойцы, в своих звериных шкурах, не отводили глаз от свежезасыпанного холма, под которым как червь в земле в уничижении и смраде великий имам Чечни и Дагестана, повелитель народов от гор до Терека, от моря и до моря — покрытый перстью земной, молил Аллаха об откровении… Также и муллы как изваяния стояли около… Нужна была вся восточная покорность судьбе, всё бесстрастие, чтобы выдерживать этот искус… Хорошо было задним рядам лезгинской пехоты, прислонившимся к скалам — передние чувствовали, что земля точно начинает колыхаться под ними, уходить у них из-под ног…

Месяц уже поднялся высоко…

Мягким светом его облитые, вставали вершины Дагестана. Чернели их утёсы, светились ледники… Белый пар клубился со дна пропастей, пелена мглы лежала впереди над низиною Самура… Ущелья кутались в туман, и только боковые скалы прорезывались, точно хотели уйти от него в недосягаемую высоту… Упёршись локтями на ружья, утверждённые дулами в землю, стояли лезгины… А ночь всё длилась и длилась, и, казалось, не будет ей конца, голубой и мечтательной царице мира, так нежно и ласково прохладными устами касающейся разгорячённого чела земли…

Какая тишина! Так тихо, что с башен и стен осаждённой крепости доносятся крики часовых… Чу! Где-то тявкнула собака… Какая тишина! В ней есть что-то страшное, томительное… Молчат горы, — в складках их тысячи джинов притаились в ожидании жертвы… В эти часы из глубины чёрных пещер выползают змеи и тоже подстерегают на горных склонах путников… Хоть бы какой-нибудь резкий и громкий звук нарушил тягостное очарование, снял колдовство зловещего безмолвия… Сон ходит волнами, одуряя головы всех этих людей… Но они борются с ним… Спящего ждёт смерть. Всадникам ещё хуже. Сидя в седле, хорошо спится, но страх, оковывая их, не даёт им сомкнуть глаз…

Имам молит Аллаха…

Быть может, Всемогущий услышит его, сойдёт к нему во тьму…

Союз между Ним и повелителем «от моря и до моря» будет восстановлен, — и Азраил тотчас же поразит виновника… Хотя бы крик ночного намаза раздался в воздухе… Но, во-первых, намаз в войсках отменён, а во-вторых, муллы должны безмолвствовать как и все остальные…

Томительная ночь казалась бесконечной, но когда, наконец, со стороны моря повеяло холодом, и восток побледнел, а на вершине Шахдага загорелись первые лучи просыпавшегося дня, — когда тени дрогнули, и потускли звёзды, и даже кровожадный Альдебаран сомкнул зловещее око, — муллы и муэдзины с мутелимами и будунами затянули своё «ля-иллахи-иль-Аллах». Старший из них подошёл к могиле имама и, три раза стукнув в неё посохом, воскликнул:

— Жив ли ещё возлюбленный Богом?..

Но оттуда не раздалось ни слова в ответ.

Муллы отошли. Встрепенувшиеся было конные и пешие, наибы и простые лезгины опять погрузились в мрачное безмолвие. Скоро все вершины гор заалели и засияли… По скалам и утёсам их живою кровью сбежали розовые лучи в горные долины… Муллы опять постучались к имаму.

— Жив ли ещё возлюбленный Богом?

И вновь он не подал голоса.

Уныние охватывало всех… Хатхуа и преданные повелителю Чечни и Дагестана наибы встревожились. Они теперь не отводили от холма взглядов, полных ужаса и опасений… Наконец, солнце поднялось над ущельем между Шахдагом и Баир Дервишем, ущельем, по которому можно было дойти до Каспия. Целая река ослепительного света оттуда залила долину… Дрогнули её туманы, проснулся весёлый жаворонок в траве…

— Жив ли ещё возлюбленный Богом?..

И вдруг из-под земли раздался ответ:

— Хвала Аллаху, даровавшему моим очам свет!..

Лопаты палачей заработали опять, доски были откинуты… Весь засыпанный землёй, изнеможённый, поднялся из-под них Шамиль… Опираясь на наибов Юсуфа и Хатхуа, он вышел из могилы… Теперь всё кругом замирало в ожидании откровения… Посетил ли Бог имама?.. Дал ли ему новые обеты?..

— Правоверные!.. Нет бога, кроме Бога, и Магомет пророк его!.. Сжалился Аллах над своими рабами и послал мне в мрак и персть земную ангела… Всю ночь мы беседовали с ним… И велики были и страшны слова, услышанные мною… Огнем палили они мою душу… И долго я плакал и долго молил, и ангел Аллаха опять подымался к небу и вновь принёс мне веления Всемогущего… И опять я плакал, потому что он хотел истребить народ свой, — наслать на него смерть и унижение, плач и рабство. Велика была мера гнева Его, так велика, что наполнить эту чашу не хватило бы всех гор Дагестана… И опять я плакал и молился, и ангел на тёмных крылах ещё раз подымался к Аллаху… И смиловался Вечный, имя которому Адн. Занесённая рука Его опустилась, меч из неё выпал и лежит у Его ног в ожидании. Пророк — под самое утро, — когда впервые муллы взывали ко мне, слетел на своём огненном коне, и коснулся меня, и приказал возвестить вам истину… Злодеи и слепые, бессмысленные слуги шайтана! Доколе вы будете смрадом грехов наполнять вселенную?.. Вонь от ваших душ поднялась до райских врат и отравляет там воздух блаженных… Нет числа вашим преступлениям, — они велики как море, высоки как горы, покрытые снегами, глубоки как пропасти, где до сих пор ещё никто не отыскал дна… В каждом из вас грехов более, чем песку у моря, они как злые коршуны летают и заклёвывают немногое доброе, что ещё осталось у вас… Знайте же и трепещите!.. Господь хотел истребить вас всех до единого мечами неверных… Он хотел вооружить силою своею руки гяуров, — и вы видели, что было вчера… Он уже отвратил от вас лицо, — и в это самое утро была определена общая гибель ваша… Отчего вы были побеждены, отчего враг гнал вас как подлых чекалок от своих стен? Потому что нет в народе веры в силу Аллаха, потому что весь ваш путь на земле есть путь греха и преступления! Что было бы с вами и не только с вами, но и с вашими нагорными аулами и всеми, кто там ждёт теперь радостной вести о победе и получит только весть о своём сиротстве?.. Что было бы, говорю, с вами и с ними, если бы я не мог умолить Аллаха ещё на несколько дней отложить свою месть?.. Лицо Его ещё не обращено к вам, — Он три ночи будет ждать, чтобы сердца ваши умилились перед гневом Его, и души ваши наполнились чистыми водами веры… Вам дан срок, и, несчастные, сумейте употребить его для вашего спасения… Смотрите, — огонь уже подходит к сухому камышу… Уже тлеет он… Ещё раз пахнёт ветром, и останется одна зола… Азраил над вами, — вы его не видите, а я вижу его и блеск его меча, громадного как Каспийское море в длину, и невыносимый свет его глаз, каждый из которых более солнца, встающего над горами… Я вижу его до последней складки его платья… Конь под ним нетерпеливо кусает удила… Три дня грозный ангел смерти будет ждать повелений Божиих… Покайтесь, исправьтесь, несчастные!.. Я вижу его, но блеск его невыносим моему взгляду… Аллах, Аллах!..