Эдгар Берроуз - Тарзан - приёмыш обезьяны

— Это может одурачить тех, кто вздумает рыть в этом месте, — объяснил он.

Остальные согласились, что это хитро выдумано, и яма была вырыта по длине тела, а в середине ее сделано углубление для сундука, предварительно обернутого брезентом. Когда его спустили в яму, крышка оказалась на один фут ниже дна могилы. Сундук засыпали и хорошо утрамбовали землю, дно стало ровным и гладким. Двое матросов весьма бесцеремонно скатили в яму труп, сняв с него оружие и обшарив карманы, после чего забросали могилу землей и старательно утоптали ее. Сделав свое дело, матросы уселись в шлюпке и стали быстро грести к кораблю.

Тарзан, страшно заинтересованный непонятной сценой, очевидцем которой он стал, сидел, раздумывая о странных поступках этих существ. Люди оказались действительно более глупыми и жестокими, чем звери. Как он счастлив, живя один в тишине и безопасности джунглей! Тарзан старался догадаться, что же лежит в сундуке, зарытом матросами? Ведь если сундук им не нужен, то почему они не бросили его в воду? Это было бы гораздо легче сделать. «Нет, — подумал он, — видно они дорожат сундуком. Они спрятали его потому, что хотят за ним вернуться».

Тарзан спустился с дерева и вытащил лопату, спрятанную в груде валежника, наваленного на могилу. Он попытался работать ею так, как работали матросы. С непривычки он сразу же повредил себе голую ногу, но не бросил копать, пока не отрыл труп. Он вытащил его, положил в сторону и продолжал рыть, пока не откопал сундук. И его он вытащил и поставил рядом с трупом. Затем он снова уложил тело в могилу, засыпал землей и, прикрыв ветками кустарника, занялся сундуком. Четверо матросов изнемогали под его тяжестью. Тарзан поднял его, как будто это был пустой упаковочный ящик, и, подвесив лопату за спину, понес его в самые непролазные заросли.

Зачем взял он на себя всю эту работу, не зная ценности содержимого сундука?

Обезьяний приемыш Тарзан был человеком по складу ума и тела и обезьяной по воспитанию. Его разум подсказывал, что в сундуке нечто ценное, иначе люди не стали бы его так старательно прятать. Воспитание научило его, не задумываясь, подражать всему новому и необычайному. Теперь естественное любопытство, присущее и людям, и обезьянам, побуждало его открыть сундук и рассмотреть содержимое. Но массивный замок и кованая железная обивка не поддавались ни хитрости, ни огромной физической силе, и он был вынужден зарыть сундук, так и не узнав его содержания.

Когда Тарзан, на ходу отыскивая пищу, вернулся к хижине, уже почти совсем стемнело.

В маленьком домике горел свет — Клейтон отыскал непочатую жестянку керосина, простоявшую нетронутой двадцать лет. То была часть припасов, оставленных Клейтону Черным Майклом. Лампы тоже сохранились, и потому изумленному Тарзану внутренность хижины казалась светлой, как днем!

Когда он подошел к ближайшему окну, то увидел, что хижина разделена надвое грубой перегородкой из жердей и парусов.

В переднем помещении находилось трое мужчин: двое старших были углублены в горячие споры, в то время как младший, сидевший на импровизированном стуле, был совершенно поглощен чтением одной из книг Тарзана.

Тарзан, однако, не особенно интересовался мужчинами и потому перешел ко второму окну. Тут была девушка. Какие у нее прекрасные черты! Как нежна белоснежная кожа. Она писала у окна за столом Тарзана. В дальнем конце комнаты на ворохе травы спала негритянка.

Целый час, пока писала девушка, Тарзан наслаждался ее видом. Ему так хотелось заговорить с нею, но он не стал и пытаться, так как был уверен, что и она, подобно молодому человеку, не поймет его. К тому же он опасался, что может ее испугать.

Наконец она поднялась, оставив рукопись на столе. Подойдя к постели, покрытой толстым слоем мягких трав, она поправила ложе. Затем распустила шелковистую копну золотистых волос, венчавших ее голову. Словно волны сверкающего водопада, превращенного в полированный металл лучами заходящего солнца, обрамляли они ее овальное лицо и скатывались волнистыми линиями ниже пояса.

Тарзан стоял, как зачарованный. Она потушила лампу, и комнату окутала первобытная тьма.

Тарзан все еще стоял у окна. Прижавшись к нему вплотную, он ждал, прислушиваясь, около получаса. Наконец он расслышал звуки ровного дыхания, означавшего сон. Осторожно просунув руку сквозь перекладины решетки до самого плеча, он дотянулся до стола. Нащупав рукопись Джен Портер, он так же осторожно вытащил руку, зажав в ней драгоценное сокровище.

Тарзан скрутил листы в маленький свиток, который засунул в колчан со стрелами. Затем он исчез в джунглях тихо и безмолвно, как тень.

Рано утром Тарзан проснулся с мыслью об удивительной рукописи, спрятанной в его колчане. Торопливо достал он ее, надеясь, что сможет прочесть то, что написала прекрасная белая девушка.

При первом взгляде, брошенном на рукопись, он испытал величайшее разочарование. Никогда раньше не желал он чего-нибудь так страстно, как желал теперь прочесть послание золотоволосой богини, которая так внезапно вторглась в его жизнь. Что из того, что это послание не предназначается ему? В любом случае, оно было выражением ее мыслей, и этого вполне достаточно для Тарзана. И вдруг быть обманутым странными неуклюжими знаками! Ведь они даже наклон имели противоположный тому, что он наблюдал в печатных книгах и в самых трудных рукописях! Самые маленькие букашки непонятной черной книжки были ему более дружественны, хотя сочетания их ничего не говорили ему; эти же были и новы, и неведомы.

Минут двадцать пристально изучал он их. И вдруг они стали принимать знакомые, хотя и искаженные образы. Ах, это были его старые друзья, но жестоко искалеченные! И вот он начал разбирать одно слово здесь, одно слово там. Сердце у него прыгало от радости. Он может читать! Он прочтет!

Еще полчаса — и он быстро подвинулся вперед, хотя то в одном, то в другом месте встречались совсем непонятные слова. Тарзан увидел, что сможет разобрать письмо.

Вот то, что он прочел:

«Западный берег Африки, около 10° южной широты (так говорит мистер Клейтон). 3-го (?) февраля 18** г.

Дорогая моя Элоиза! Быть может, и напрасно пишу вам, так как письмо мое, по всей вероятности, не попадет в ваши руки, но я просто должна рассказать кому-нибудь о наших ужасных испытаниях с тех самых пор, как мы отплыли из Европы на злосчастном «Арроу».

Если мы никогда не вернемся в цивилизованный мир, что теперь кажется более чем вероятным, это письмо явится, по крайней мере, кратким протоколом тех событий, который поведает о нашей судьбе, каковой бы она ни оказалась.