Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

Мысли мыслями, а руки и ноги несут вперед ставшее будто бы невесомым тело. И неутихающая пальба отодвинулась в сторону, стала глуше, мягче. Посторонние звуки заслонило однообразное поскрипывание и шуршание оседающего под тяжестью Назарки снега. Звуки эти были рядом и жили вместе с ним, чутко отзываясь на каждое движение. И снег вроде бы потеплел: пальцы нисколько не зябли, хотя на обшлагах рукавов настыли ледяные наросты. Лишь у сердца что-то давило, мешало дышать, да в висках постукивало.

Вот и цель. Обручи, распиравшие изнутри грудь, мгновенно исчезли. И так легко, свободно вздохнулось! Назарка устроился с расчетом, чтобы труп лыжника загораживал от неприятельских пуль. Полежал неподвижно, унимая нервную дрожь в локтях.

Назарка преодолел страх и заглянул убитому в лицо. Русский, пожилой. На густую щетину давно небритого подбородка накололись снежинки. В глазнице тускло поблескивала не застывшая еще капелька воды. Губы перекосило последнее, невыкричанное страданье. Из приоткрытого рта ползла темная вязкая струя. На снегу она густела, образуя остроконечную пирамидку. В зеленоватом свете луны лицо погибшего казалось коричневым, черты проступали грубо, резко, словно природа сотворила его несколькими небрежными взмахами топора.

«Мертвый!» — определил Назарка.

Враг, а в сердце почему-то защемило — жаль человека.

Назарка торопливо принялся обыскивать труп. Он то и дело замирал, как изваяние, до предела напрягал слух и зрение. Кажется, ничего подозрительного. Безостановочно гремели выстрелы, дробно стучали пулеметы, с коротким посвистом впивались в снег пули.

На боку, под телом, Назарка обнаружил объемистую полевую сумку. Отстегивать ее было некогда. Полоснул по узеньким ремешкам ножом. Запрятал сумку под шинель. Полежал, прислушался и стал проверять дальше. В кармане кителя, у неподвижной груди, нащупал пухлый бумажник и запечатанный сургучом пакет.

В тишине Назарка отчетливо услышал знакомое поскрипывание. Только сейчас этот звук порождал не он, а кто-то другой. Назарка замер. Затем скинул шапку и чуть выглянул из-за своего укрытия. Белый холмик был всего в нескольких шагах. Внутри у Назарки что-то оборвалось. Один на один с врагом... Плохо сознавая, что делает, Назарка бесшумно выставил ружье и, уловив скрытое простыней пошевеливание, выстрелил. Донесся вскрик. Под маскировкой завозились. Человек что-то бормотал и всхлипывал.

Беляки догадались, что к их павшему сподвижнику незаметно подобрались красноармейцы, и сосредоточили по нему огонь. В погибшего раз за разом клюнули три пули.

— Пали!.. Пали!.. — пьянея от сознания выполненного задания, пробурчал Назарка.

Он спрятал подальше бумажник, конверт, в котором что-то похрустывало, бросил мимолетный взгляд на затихшего врага.

Едва Назарка по проложенной борозде повернул назад, почудилось, будто поблизости во весь рост встал неприятельский солдат и дернул его за плечо. Назарка опасливо оглянулся — никого. Тогда он понял, что в него чуть не угодила пуля — пробило шинель.

Назарка усиленно заработал занывшими от перенапряжения руками и ногами и больше не позволил себе оборачиваться назад.

— Ну как? — нетерпеливо встретил Назарку Тепляков и с отцовской нежностью привлек паренька к себе. — Пережили мы тут за тебя...

— Есть! — скупо произнес Назарка и запустил руку под набухшую влагой, коробом растопорщившуюся шинель. Полы ее заледенели и с хрустом ломались в изгибах.

— Потом! Потом! — остановил его Тепляков и подтолкнул в спину. — Тикай дальше прежним порядком!.. А шапка где?

Тут только Назарка вспомнил, что треух он скинул, когда выцеливал подползающего врага, да так и забыл про него. Взопревшие волосы смерзлись и колючими прядками торчали в стороны.

— Отходим! — подал по цепи приказ командир взвода.

Бойцы поползли назад. Никто уже не вскакивал и не бежал вперегонки, как было при наступлении. Фролов последним покинул свою обтаявшую лунку. Красноармейцы вернулись на исходные позиции, и стрельба с обеих сторон враз, точно по заранее условленному сигналу, оборвалась. От внезапно навалившейся тишины всем стало неприятно и тревожно.

В балбахах затаилась очередная смена караульных. Остальные бойцы вприпрыжку припустили к юрте. За заплотами и пустыми амбарами можно было ходить и бегать во весь рост. Кеша-Кешич с наслаждением, покрякивая, разминал свое длинное нескладное тело.

Когда Фролов, Тепляков и Назарка вошли в помещение, в камельке уже вовсю ярилось рыжее пламя, беспрерывно взмахивая раскосмаченной искристой гривой. У очага тесно сгрудились красноармейцы, совали в огонь закоченевшие руки. От влажной одежды повалил пар. Наиболее нетерпеливые негнущимися пальцами крутили большие корявые цигарки. Все были возбуждены, громко переговаривались и смеялись.

— Что взял, Назарка? — нетерпеливо осведомился Фролов, когда тот разулся и уселся у камелька, спрятав под себя сизые ступни.

Назарка молча протянул командиру принесенное — сумку, бумажник и пакет с раскрошившимся сургучом. Фролов перебрался к столу, попросил красноармейцев, чтобы потеснились, не заслоняли свет.

Порывшись, взводный достал из сумки новенькие шелковые носки, несколько батистовых носовых платков, завернутых в плотную лощеную бумагу и обвязанных узорной розовой каемкой. Они были сложены треугольничками, каждый в отдельности. В уголке, в обрамлении зеленых листьев были вышиты красные розы и под ними непонятные значки. Хозяин, видимо, свято хранил эти платочки. Они были словно только что из-под утюга. В юрте вдруг повеяло чем-то удивительно приятным, что хотелось попробовать на язык. Назарка, не зная, что это за запах, вопросительно поднял глаза на дядю Гошу.

— Дорогие духи, высший сорт! — заметил Тепляков и шевельнул ноздрями. — Буржуйская привычка духами все обрызгивать!

— «Победи, любимый! — внятно прочел Фролов и шмыгнул носом. — Твоя Элеонора».

Бойцы угрюмо молчали.

— Победил! — мрачно подытожил Кеша-Кешич и шумно вздохнул.

Раскурив наспех скрученную самовертку от чьего-то услужливо протянутого окурка, Фролов взял пакет. Заклещив папиросу зубами так, что кончик ее задрался кверху, и щуря глаз от едкого дыма, он надорвал конверт, проверил его на свет. Помедлил и неторопливо развернул вчетверо сложенный лист. Начал читать про себя, пошевеливая растрескавшимися губами. Присмиревшие красноармейцы с любопытством вытягивали шеи, сгибались к командиру, обдавая его затылок теплом своего дыхания. Каждому хотелось разобрать хоть строчку из чужого послания. Почерк был мелкий, ровный, с наклоном вправо.

— Ага! — не то удивленно, не то испуганно воскликнул Фролов и вскочил, будто подкинутый невидимой пружиной.