Сергей Заяицкий - Внук золотого короля

Тот посмотрел.

— Маркизские острова! — вскричал он радостно, как вскрикивает человек, увидавший старого знакомого.

— Они вам знакомы?

— Еще бы... я тут... бывал когда-то.

Он вспомнил, какая бывало суета поднималась прежде при виде этих же самых островов. Надо было все приготовить ко входу в порт, во-время стать на свое место, увернуться от поощрительного тумака кого-нибудь из старших. А теперь что? Кто-то суетится вокруг него, а сам он стоит, сложа руки, и только любуется этими зелеными душистыми островами.

С горя он даже пошел в каюту и заснул.

Он не видал поэтому, как входили в порт.

Разбудил его Володя, ворвавшийся в каюту красный, как кумач, возбужденный и взволнованный.

— Ленинград! Ленинград! — кричал он.

— В чем дело? — спросил удивленно Эдуард.

Володя еле мог говорить.

— Русский пароход «Ленинград» стоит на рейде! — наконец пробормотал он, хотя еще решительно не знал, почему это так для него важно. Но нет. Особым чутьем он понимал, что это для него очень важно.

Москва как-то сразу стала ближе. Немного, но все-таки ближе.

Была теплая облачная ночь.

По палубе «Джона Рингана», осторожно крались две тени.

Они скользили неслышно, пробираясь к носу судна, поминутно останавливаясь и прислушиваясь.

Они замерли вдруг, вглядываясь в темноту и задерживая дыхание.

Тихий свист донесся из мглы.

Тогда обе тени перекинулись через борт судна и скрылись во мраке.

Послышался легкий всплеск.

Вахтенный, клевавший носом, поднял голову.

Однако все было так тихо, что он тотчас же снова задремал.

Да и в самом деле, что могло случиться на яхте, предназначенной исключительно для развлечения, да еще во время стоянки на рейде? Решительно ничего.

«Ленинград» вышел на рассвете в открытое море.

Он прошел мимо неподвижной белой яхты, наполовину окутанной утренним розовым туманом.

— Хороший пароходик, — заметил капитан Моргунов.

— Недурная игрушка! — отвечал его помощник, Павловский. — Буржуазная штука.

«Ленинград» шел хорошим ходом, держа курс на запад.

Погода была чудесная.

Солнце только-что взошло и было еще сравнительно милостиво.

Утренний ветерок приятно обдувал, и море было гладко, как зеркало.

— Смотрите-ка, товарищ, лодка!

— И в ней трое.

— Двое белых и один негр.

— И машут нам.

— Надо посмотреть, в чем дело.

— Так, — сказал капитан Моргунов, выслушав историю Володи.

Он переглянулся с Павловским и развел руками.

— Чорт возьми, какое дело!

Он помолчал.

— Ну, тебя и еще, пожалуй, этого черномазого приятеля я смогу взять с собою... но вот его... Ведь ты пойми... меня же обвинят, что я детей краду у миллиардеров. Америка еще, чего доброго, из-за этого с Россией поссорится. Нет, парень, нельзя никак. Ни под каким видом.

И капитан по-английски сказал то же самое Эдуарду.

Тот стал мрачнее тучи.

В это время заработал радио.

Павловский пошел к аппарату и принял депешу.

— Ну вот, — сказал он, — уже! «Пропал Эдуард Ринган, сто тысяч указавшему, где он...» Все, как по-писанному.

— Видишь, — сказал Моргунов. — Ну. нельзя. Ничего не выйдет. Такая история.

Володя и Сам приуныли.

Про Эдуарда и говорить было нечего.

— Вот идет встречный пароход, — сказал Моргунов, — придется тебя на него пересадить. Пойми, не могу я тебя укрывать. Денег мне не надо, я не из-за денег тебя выдаю, а не могу. Дипломатия, братец! Торговые сношения наладились, нельзя нам сейчас с американскими дядюшками ссориться.

Павловский взял рупор и остановил встречный пароход.

Эдуард чуть не плакал.

Но когда он взглянул на судно, с капитаном которого переговаривался русский, он весь преобразился.

— «Кашалот»! — вскричал он. — Ну, капитан Джек меня не выдаст. Вот повезло-то!

Он бодро простился с Володей и Самом. При этом все всплакнули даже. Эдуард сел в шлюпку.

Но чем ближе подплывал он к «Кашалоту», тем удивленнее и мрачнее становились его глаза.

Капитана Джека, доброго капитана Джека, с красным, как слива носом, не было видно.

Вместо него на капитанском мостике стоял какой-то высокий худой моряк и сурово на него поглядывал.

— Мистер Эдуард Ринган, — произнес он, — пожалуйте!

Эдуард, красный и злой, оглядывал знакомые лица моряков.

Эх, если бы капитан Джек!

Но капитан Джек, как оказалось, был болен, и его временно заменял капитан Брамс, очень сухой и сердитый джентльмен.

Он насмешливо указал Эдуарду на одну из кают и мысленно поздравил себя с получением ста тысяч долларов.

Эдуард сквозь иллюминатор глядел на океан.

Вдали среди лазури, алея своим флагом, уплывал «Ленинград».

Уплывали его друзья — Володя и Сам. Уплывали куда-то, где, вероятно, им будет очень хорошо. А он? Он вернется снова к мистеру Томсону, который теперь удвоит, утроит за ним надзор. Шагу ему теперь не даст ступить.

Эдуард упал на койку и горько зарыдал.

В этот миг кто-то дернул его за ногу.

В Москве была зима.

Она была совсем не похожа на зиму в Сан-Франциско, где зимою только один раз на полчаса выпадает, и то случайно, снег.

Зима была белая, с трескучим морозом.

Марья Ильинична Улиткина простудилась и слегла.

Она жила теперь совсем одна, ибо Петр Иванович сидел в тюрьме за какое-то темное дело, в роде растраты, а Володя был неизвестно где. Далеко.

Денег у нее не было. Работать, больная, она не могла, и обед ей давала «из жалости» соседка.

Но соседка сама была почти нищая и потому, хотя и давала обед по доброте, но всегда при этом огрызалась.

Марья Ильинична, впрочем, и не ела почти ничего, ибо ее мучил сильный жар. В комнате было холодно, но ей все время казалось, что, напротив, слишком жарко, и когда она засыпала, ей снилось лето и что кто-то привязал ее к дереву на самом солнцепеке и не дает пить. Она будто может очень легко освободиться от веревок, стоит только ей сделать маленькое движение. Но как только она делала это движение, она просыпалась, а заснув, опять оказывалась привязанной к дереву.

Сквозь сон она слышала шопот:

— Пожалуй, умрет.

— Ну, конечно, грипп теперь, знаешь. Хуже тифу! Косит!

— Ох-ох-ох! Все люди, все человеки!

— Да ей и жить ни к чему!

Марья Ильинична не открывала глаз, ибо не хотела никого и ничего видеть. Лучше было так лежать и грезить. Уж если смерть, так скорее. И вдруг удивленный голос:

— Улиткину? Да вот она Улиткина. Батюшки! Это кто же?

Кто-то наклонился над ней.

Она открыла глаза.

Вот хороший сон: Володя. Давно не снился. Только зачем рядом с ним трубочист. И зубы у трубочиста такие белые.

— Мамочка, — произнес знакомый голос, — это ты что же?

Хороший сон.