Георгий Тушкан - Первый выстрел

В последнем своем письме Петр Зиновьевич писал, что в Феодосию собирается Иван Иванович, отец Алеши, он будет там учительствовать; что, если нужна в чем-то помощь, он поможет Юлии Платоновне.

Юра был рад, что Алеша станет жить недалеко от них. Глупо он тогда с ним поссорился. Он до сих пор считает Алешу своим главным другом. Интересно они искали тогда горизонт. Вот дураки! А как путешествовали по степи, искали клады в курганах… Вот бы его пригласить на каникулы к ним в Судак! Здорово было бы! Алеша наверняка понравится ребятам, особенно Сереже.

Еще в начале декабря Юлия Платоновна решила поехать в Феодосию, разыскать Ивана Ивановича, узнать у него что-нибудь о муже. Но все не решалась «в такое время» оставлять Юру с Оксаной. А вдруг произойдет что-нибудь, и она окажется отрезанной от детей?

Однажды Ганна прибежала с базара, оживленная, раскрасневшаяся, и, блестя глазами, зачастила:

— Ой, Юлия Платоновна, миленькая, что я вам расскажу! Я Гришу-матроса в городе встретила. Около почты стоят два автомобиля с матросами из Севастополя. В Феодосию едут. Гриша к товарищам меня подвел: «Знакомьтесь, говорит, это Ганна, сестренка нашего кронштадтского братана». А потом говорит: «Рванем, Ганна, с нами в Феодосию. С ветерком прокатим, и обратно наши подкинут». Тут все сразу тоже заприглашали: «Мы не какие-нибудь, не обидим, — кричат. — С такой барышней революцию делать веселее!» И комиссар ихний — симпатичный такой! — тоже приглашает. Ей-богу! Смехота! Они скоро мимо проедут!

Ганна небрежно пожала плечами и махнула рукой, хотя по ее глазам было видно, что она с превеликим удовольствием прокатилась бы на автомобиле в Феодосию.

Юлия Платоновна задумалась. И через минуту неожиданно сказала:

— Знаешь, Ганна, поезжай! Что-то ты совсем заскучала, завяла здесь. Хоть немного развлечешься, проветришься. А Гриша производит хорошее впечатление. И мне ты очень поможешь, разыщешь Ивана Ивановича. Может, он что-нибудь знает о Петре Зиновьевиче. Я ведь боюсь оставлять детей хоть на день… Расскажешь, как мы живем…

Ганна удивленно подняла свои широкие брови и еще больше разрумянилась.

— Да что вы, Юлия Платоновна! Я ведь это так, для смеху…

Но Юлия Платоновна поднялась и сказала:

— Я сейчас же напишу письмо Ивану Ивановичу. Ты его там разыщи, зайди в мужскую гимназию, в женскую. Он где-то там учительствует.

Ганна засуетилась, бросилась за шкаф переодеваться.

— Юрко, гарнесенький! — кричала она из-за шкафа. — Пойди на шоссе, посторожи автомобиль с матросами, пусть Гриша подождет!

Юра в два прыжка влетел в комнату и начал:

— Мама, а ма-а-м… Я поеду с Ганной, с матросами, я Алешу быстро найду, правда! Ну, пожалуйста, ма-а-м!..

Не отрываясь от письма, Юлия Платоновна сердито оборвала его:

— Да ты что? Уроки в гимназии пропустить хочешь? А кто здесь со мной и Оксаной останется? В такое время! Прекрати сейчас же!..

Юра понял, что спорить бесполезно. Едва сдерживая слезы, он выбежал за ворота на дорогу. Скоро прибежала Ганна, одетая в свою лучшую жакетку, в голубом шарфике на волосах, в высоких желтых ботинках на шнуровке, которые она надевала только раза три. Очень красивая и бледная.

Пришла мама с Оксаной. Дала Ганне письмо, немного денег. И все молча стали смотреть на дорогу.

Неожиданно из-за поворота показались длинные грузовики. Ганна сорвала с головы шарфик, замахала им в воздухе. Передняя машина затормозила. В грузовике плотно сидели и стояли матросы в черных бушлатах, бескозырках. В руках — винтовки, пояса увешаны гранатами. Из-за бортов высунули свои короткие носы два пулемета «максим». У многих матросов на груди перекрещивались пулеметные ленты.

— Представителю братского революционного Кронштадта ура! — крикнул кто-то очень добродушно и весело.

Все заулыбались. Гриша лихо перемахнул через борт сразу на землю.

— Значит, надумали, сестренка? — сказал он, подойдя к Ганне. — Вот это правильно, по-нашему!

Из кабины вышел худощавый человек лет тридцати, в кожаной тужурке и бескозырке. Прихрамывая, он подошел к Ганне, поздоровался за руку.

— Представителя женского пролетариата мы посадим в кабину, рядом с механиком, — сказал он, — а я перейду в кузов.

Не успел Юра опомниться, как Ганна уже сидела в кабине. Шофер со скрежетом перевел рычаги, торчавшие снаружи кабины. Гриша вскочил на подножку. Автомобиль зарычал, тронулся и, выпустив облако бензинового дыма, быстро удалялся. Ленты матросских бескозырок затрепетали на ветру.

После обеда огорченный Юра один пошел к морю и долго сидел на камне, слушая рев огромных темно-зеленых валов, с грохотом разбивающихся о берег. Уже обессиленные, распластавшись, зло шипя белой пеной, они ползком добирались до Юриных ног, будто пытались слизнуть его.

Зимний шторм при солнце… Оглушительный гул стоит в воздухе, под ногами вздрагивает земля. Ветер подхватывает водяную пыль и клочки пены и бросает их в лицо. А море разноцветное, полосатое. Белоснежные гривы валов… Будто матросская тельняшка.

Умчались автомобили с веселыми севастопольцами. А он остался здесь. Как он завидует Ганне! А Гриша-матрос даже не поздоровался с ним, не заметил, как козявку какую-то. Вот если б товарищ Василий был там, он уговорил бы маму, он все понимает. Он тогда на Капселе при всех назвал его «товарищ»!

Промокнув, надышавшись острым запахом штормового моря, Юра возвращался домой. Возле дачи его окликнули Сережа и Коля.

— Где ты был, мы уже давно ищем тебя! — закричали они и принялись наперебой рассказывать.

Те севастопольские автомобили привезли в Судак двух матросов, которые на маяке на мысе Меганом служат. Одного Юра знает, он на охоте был. Матросы у Трофима Денисовича ночевать будут. В Севастополе, оказывается, уже настоящая советская власть!

Матросы, солдаты и рабочие Севастополя выбрали новый Совет. На выборах — полная победа большевиков. Председателем стал матрос-большевик Пожаров. Прогнали меньшевиков с эсерами. Разоружили и арестовали контриков офицеров, а тех, которые особенно свирепствовали при царизме, расстреляли. Все корабли подняли красные флаги с серпом и молотом. Из Севастополя на помощь рабочим и солдатам других городов Крыма выехали боевые матросские отряды. А товарищ Василий стал членом ревкома.

Выпалив все это, ребята стали звать Юру к Трофиму Денисовичу послушать матросов с Меганома. Но Юра не мог пойти — мама, наверное, уже сердится.

Ганна уехала за два дня до нового, 1918 года. Прошла уже неделя, а она все не возвращалась. Юлия Платоновна очень беспокоилась, ругала себя, что отпустила ее. Наконец, через десять дней после Нового года, перед ужином, Ганна появилась. Она бросилась обнимать Юлию Платоновну, целовать Оксану. Подбежала к Юре, но тот ловко увернулся.