Георгий Тушкан - Первый выстрел

Повернувшись, Тата быстро ушла.

Юра двинулся к реке. Как он сейчас ненавидел Тату! Проклятая леди Винтер! Только Атос проявил твердость… Наконец он добрался до реки, опустился на камни на колени, а потом вытянулся на животе в воде, опустив лицо в холодные струи. Юра осмотрелся — кругом ни души. Он снова стал на колени, отодрал присохшую к ранам рубаху, стянул ее через голову и стал отмывать в воде.

7

— Где это тебя так разукрасили? — раздался сзади незнакомый голос.

Юра обернулся и увидел стоявшего у тополя на противоположном высоком берегу одного из дачников-беженцев. Он и раньше встречал его. Его звали не то Томский, не то Томилкин. Юра сначала решил было не вступать в разговор, однако вопрос повторился:

— Кто это тебя?

— Да такая же, как ты, белая сволочь! Всякие там бароны Станиславские-Мацкерле-Неруковы! — рассвирепев от боли, стыда и ожидаемых насмешек, крикнул Юра.

Уголком глаза он видел, что дачник приближается к нему. Наклонившись, Юра схватил речной камень и, повернувшись к дачнику, крикнул:

— А ну, сыпь своей дорогой! Я в перепела попадаю с первого камня.

Он показал зажатый в руке камень.

Дачник остановился, но уходить, видимо, не собирался.

— Перепела камнем? — удивился он. — Не может быть!

— Вон у тополя ежевику видите? — И, чтобы не оставалось сомнения в правдивости сказанного, Юра со злостью, морщась от боли, метнул камень и попал точно в указанный куст.

— А ты мог бы мне продавать перепелов? В обмен на пистоны и порох? — спросил дачник.

Разговор становился интересным. Юра даже обрадовался.

— Можно! — быстро ответил он. — А у вас много пистонов и пороха?

— Найду. За банку пороха сколько дашь?

— За банку? — Юра быстро соображал. В банке сто зарядов, на перепелов можно считать даже двести. Но он решил поторговаться. — Пятьдесят! Ведь будут промахи…

— Ну что же, я согласен. Только ты меня с кем-то путаешь! Я никакой не барон. Как ты сказал? Станиславский-Мацкерле-Неруков — так, что ли?

— Так, только это я не вас. Это, наверное, у белых такое ругательство. Когда Гога Бродский со злости назвал Тату баронессой Станиславской-Мацкерле-Неруковой, она так рассердилась, что пригрозила доложить генералу… А куда зайти к вам за порохом?

— Я сам принесу. Ты где живёшь?

Юра нахмурился и замолчал. «Разыгрывает!» — пронеслось у него в голове.

А дачник продолжал:

— Я очень люблю перепелов! Что может быть вкуснее борща из перепелов или плова?! Объедение! А если поджарить…

Откуда было Юре знать, что его собеседник заинтересовался совсем не перепелами, а фамилией барона или баронессы Станиславской-Мацкерле-Неруковой.

Станиславская, Мацкерле, Нерукова — это все фамилии разоблаченных крупных агентов, провокаторов врангелевской контрразведки, пославших на смерть немало большевиков-подпольщиков.

Юриному собеседнику обо всем этом было хорошо известно. Слывший среди соседей за беженца, он на самом деле был одним из работников вновь созданного большевиками подпольного штаба по подготовке вооруженного восстания в тылу врангелевских войск.

— До свиданья! — сказал Юра. Ему уже не терпелось добраться домой.

Осторожно пробравшись в свой сад, собрав силы, он поднялся на веранду. За столом сидели мама, такая взволнованная, отец с нахмуренными бровями и Оксана, не то испуганная, не то собирающаяся плакать…

Когда с него сняли заскорузлую, бурую от неумелой стирки в реке рубаху, мама заплакала. Черно-багровые рубцы покрывали спину. Отец смазал раны канадским бальзамом.

Когда стемнело и в доме все затихло, Юра осторожно оделся и тихо вылез из комнаты через окно. Движения причиняли сильную боль, но он заставлял себя думать единственно о том, как он расправится со своим ненавистным врагом — Гогой. Эта мысль давала ему облегчение.

Сунув в карман вынутый из тайника велодок, не оглядываясь, он двинулся к даче Бродских. Идти было недалеко, и вскоре он уже сидел, притаясь, с велодоком в руке в кустах сирени у дорожки, по которой обитатели дачи обычно возвращались домой.

По аллеям сада стояли скамейки-диваны из толстых дубовых досок. За одной из таких скамеек Юра и выбрал место для засады.

Теплая крымская ночь была тиха. Ни звука. Потом донесся тяжелый стук колес — можара или телега. На такой Гога не поедет. А вот цокот копыт. Многих копыт. Ехали верховые. Если даже Гога Бродский не один, все равно он, Юра, будет стрелять. Кавалеристы проехали мимо.

Светлый купол лунного света на вершине дальней горы опускался быстро — вот он достиг подножия, лесничества… Это оттуда наступала цепь красно-зеленых. В саду посветлело. А как хорошо слышно! Голоса доносятся даже из Судака.

От дачи Бродских послышались легкие шаги. Юра лег за скамейкой и притаился.

На скамейку села женщина. По запаху духов Юра узнал Лидию Николаевну Бродскую. Вскоре послышались шаги со стороны графской дачи. Немного погодя к скамье подошел граф Бернист. Юра желал только одного, чтобы черти пронесли их мимо.

— Ужасно! — послышался голос Лидии Николаевны. — Так вдруг сорваться с насиженного гнезда, бросить все и отправиться в неизвестность!..

— Но ведь вы каждый год надолго уезжали за границу и знаете Ниццу и Париж, как Судак. Считайте, что это будет затянувшееся турне, и только.

— На сколько лет?

— Н-не знаю, но, думаю, не больше десяти…

— Вы по-прежнему верите в перерождение советского строя?

— Безусловно! Вспомните республиканца Бонапарта, «генерала от революции». Он провозгласил себя императором Франции, расправился с левыми, восстановил титулы. Реставрация в России неминуема.

— Не знаю, не знаю! Поэтому прошу вашего совета. Я верила в Деникина. Эту веру внушили мне вы, его доверенный и советник. Боже мой! Совершить тысячеверстный победный марш, занять Орел, быть рядом с Тулой, откуда до Москвы рукой подать, а затем постыдно бежать, отдать все, все! Наш старик говорит, что во всем виновато дикое упрямство Деникина. Ну что стоило обещать Малороссии, где все бурлит, автономию! Так нет же: «Да здравствует единая неделимая!» Глупо!.. А это соперничество с Колчаком за верховную власть, кончившееся крахом обоих. И разве можно было разрешать массовые грабежи мирного населения! Потребовалось выступление Ллойд-Джорджа в английском парламенте о недопустимости грабежей и насилия, чтобы Деникин издал приказ о том, чтобы, когда грабят, выдавали расписки.

— Это что, камешек в мой огород? Я давно советовал Антону Ивановичу принять самые жесткие меры для восстановления дисциплины в армии. Надо было расстрелять пол-армии, чтобы спасти другую половину как боевую величину. Но ведь именно из-за этого я и поссорился с Антоном Ивановичем!