Георгий Тушкан - Первый выстрел

Но когда узнал, что большая часть винтовок осталась у таракташских комсомольцев, он вышел из себя и приказал немедленно отобрать их и привезти сюда. Юра отказался. Они поссорились.

Юра с Колей отправились к Сергею Ивановичу. Он был чем-то очень озабочен. Хмурил брови, ходил по комнате и выспрашивал все подробности, как все произошло. Юра рассказал о ранении Юсуфа.

— Я как раз из больницы. Получил записку Юсуфа с просьбой поскорее приехать. Но записка попала ко мне поздно. Юсуф умер.

— Умер?!

— Да, умер. Рана сама собой. Но смерть произошла в результате отравления… Теперь слушайте меня внимательно. Какого черта вы оставили арестованного в ревкоме, а не привезли сюда?

— Биляль приказал! — сердито сказал Коля. — Он поместил его в комнату на втором этаже.

— Я уже послал за арестованным. И вот что. Ребята вы боевые, только не самовольничайте. Об этом оружии мы знали и вели наблюдение, а вы нам всё сорвали. Потому что… Одним словом, чтобы больше никаких самовольных обысков! Таракташских комсомольцев разоружать не будем. Только вы держите с ними самую тесную связь. В ближайшее время выступим прочесывать горы и возьмем их с собой.

В дверь постучали. Вошел посланный Сергея Ивановича, молодой смуглый чекист.

— Арестованный убежал!.. — доложил он.

Для Серого уже давно не было овса, не было и крошки хлеба. Впрочем, хлеба не было и у его хозяев — по карточкам выдавалось всего по сто граммов, да и то не каждый день. На шубку, привезенную еще из Эрастовки, Юлии Платоновне удалось выменять немного пшеницы, и Юра перемалывал ее на ручной мельнице. Молоть было не очень трудно, но скучно. Знай вращай верхний жернов деревянной ручкой, приделанной железным ободом к его боку. Правой крути, а левой бери пшеницу по зернышку и закладывай в отверстие посредине жернова. Мука сыплется чуть-чуть, сразу и не заметишь. Собирай ее с деревянного стола — и в тарелку. Ох, и нудная же работа! Мелешь час, мелешь два, а муки получишь всего каких-нибудь полкилограмма. Но и то добро! Можно испечь лепешку. От своего кусочка Юра отрывал и для Серого.

Сена запасти тоже не удалось. В прошлые годы немецкие колонисты из Аджибея меняли его на вино, а в этом году вина у всех было много, так как из княжеских и графских подвалов вывезли не один десяток сорокаведерных бочек. За перевалы, оседланные бандитами, вино не повезешь!

Поэтому по утрам Юра отпирал дверь конюшни и выпускал Серого кормиться на волю. Юра знал — Серый в руки никому не дастся, убежит, и лишь снимал с него недоуздок, чтобы не за что было ухватить. Серый пасся вдоль арыка, уходил в сад, потом к реке, заходил и в другие сады. А к вечеру возвращался в конюшню. Если Юре надо было ехать, он свистел, бил в ведро, и Серый прибегал.

Юра с пустым ведром шел в конюшню, а Серый бежал за ним. Там Юра, закрыв дверь, надевал уздечку, хомут, а Серый, сунув морду в ведро и не найдя там овса, обиженно прижимал уши и силился за обман схватить Юру зубами. Но Юра знал — не схватит.

Ночью Юра размышлял о делах в Таракташе, о смерти Юсуфа, и Биляле, и странном бегстве арестованного.

Утром Юра пошел к Сергею Ивановичу. У того как раз был Гаврилов.

— Мы, комсомольцы, решили выследить Биляля и арестовать его. Али тоже так думает.

— Отберу я у тебя оружие и из секретарей выведу за такие штуки! — пригрозил Гаврилов.

— А может быть, вы не все знаете? Его же надо арестовать!

— Все знаем… Но не все так просто, как тебе кажется! — возразил Сергей Иванович. — Биляля мы пока не тронем, и ты с ним больше не конфликтуй, не мешай нам.

— А что?

— Ничего.

— Но ведь кто-то сообщал бандитам о наших обозах, отправленных в Феодосию за продуктами. Ведь каждый раз…

— Обоз не иголка, его с гор видно, — сказал Гаврилов. — Хуже то, что послали человека в Феодосию, чтобы принять судно с продовольствием для Судака, и о нем с тех пор ни слуху ни духу. Послали второго, и второй не дошел. Телефон не работает, бандиты рвут провода.

— Я дойду. Доеду!

— Ты?

— А что? Я не взрослый. Кто же на меня обратит внимание. Едет пацан куда-то, ну и пусть…

— Логика в этом есть! — заметил Сергей Иванович, не спуская с Юры испытующего взгляда. — Но ведь не могу же я тебя послать принять судно с грузом. В Феодосии тебе не поверят. Мальчишка ты еще. Несерьезно!

— Мне очень в уком комсомола надо: взял бы анкеты, комсомольские билеты, литературу. Они мне и помогут с фелюгой. Там ведь Сережа.

Гаврилов вопросительно посмотрел на Сергея Ивановича.

— А как ты поедешь? — спросил Сергей Иванович.

— Как? Если дороги перекрыты, то через Капсель до Коз, а оттуда на перевал по лесу и дальше тоже лесом.

— Но ты пойдешь без оружия, — предупредил Гаврилов.

— Почему? По дороге бандиты.

— А что ты можешь сделать один против бандитов. Да и винтовка вызовет подозрение.

— Я возьму револьвер.

— Ни в коем случае! Поедешь будто за хлебом для семьи. В Феодосии у тебя родственники. Тетка!

Домой Юра возвратился вечером. Бумажка за подписью секретаря ревкома о том, что «Константину Гадалову, 1904 г. рожд., разрешено следовать в г. Феодосию по местожительству родственников», лежала у него в кармане.

Проходя мимо графской дачи, он решил заглянуть в домик Османа. Пусто. Никого. Даже вещи вывезены. Он отправился домой по сиреневой аллее. Его окликнула Лиза. Теперь они встречались только на уроках и даже не разговаривали.

— Юра, почему ты меня презираешь? — спросила Лиза, глядя ему в глаза.

— Я тебя не презираю. Так получилось. У революционера не должно быть личной жизни. Он живет общественными интересами. А ты классово чуждый элемент…

— Да, — покачала головой Лиза, — ты меня презираешь, даже ненавидишь! За что?

— Я объяснил… А мне думаешь приятно такое отношение к тебе? Ты же знаешь… Но я обязан. Революционный долг!

— Что я знаю?

— Ну… мое отношение к тебе…

— Презрительное!

— Наоборот…

Лиза печально смотрела на него.

— Юра, прими меня в комсомол, — тихонько сказала она.

— Тебя? В комсомол?

— А что такого?! — вдруг громко, с возмущением воскликнула она. — Ну, я дочь дворянина, а что из этого? Дворяне всякие бывают. Были дворяне-декабристы.

— Ты даже не просто дворянка, ты графиня и дочь советника Деникина и Врангеля, — сказал Юра.

— Юра! Ты же знаешь, что я не такая, как все у нас в семье. Я ненавижу все барское. Ненавижу лживость в нашем доме. Юра! Ты ведь называл меня Джеммой, Нэлле… Я все время и до прихода большевиков хотела жить иначе и ссорилась с мамой. Я никогда не была монархисткой, как отец. Ты ведь знаешь! Софья Перовская была племянницей генерал-губернатора. Я недавно читала. Кропоткин был князем…

Юра угрюмо молчал, старался не встретиться с ней глазами, потому что знал — не выдержит. Ведь правда — это Лиза, его Джемма, хорошая и самая красивая Лиза!