Георгий Тушкан - Первый выстрел

— Балуй! — опять крикнул Илько и потрепал жеребца по шее.

Половец перебирал ногами, будто не знал, то ли прыгнуть вперед, то ли стать на дыбы, то ли лягнуть. Юра уцепился за длинные рыжие волосы на холке и с восхищением смотрел на колеблющуюся длинную гриву. Он испытывал и страх, и восторг, и гордость. Ведь он сидит на самом Половце!

Сильные руки подняли его и вынесли из денника.

— Теперь я сяду на Орлика! — уверенно объявил Юра, подходя к деннику напротив.

Но коня в деннике не оказалось.

— Где же Орлик?

Илько промолчал, крепко взял мальчика за руку и повел к выходу, восторженно расхваливая Половца. Послушать Илька, то на всем свете не было такого породистого, замечательного жеребца. Нет, он не говорил, он просто пел о Половце, о его огненных глазах, высоких мускулистых ногах, длинной гриве, атласной шерсти, о его неуемной силе и о том, как огромный Половец танцевал под Юрой.

Что ни говори, а кучера самые счастливые люди на свете!

Юра побежал рассказать Алеше о том, как он сидел верхом на Половце. Алеша не поверил. Пришлось вести его в конюшню Илько, чтобы тот подтвердил.

— Нет его, — сказал молодой конюх, когда мальчики спросили Илька. — Орлик сбежал, а Илько поехал его ловить. — И, чтобы отделаться от упрямых хлопцев, конюх добавил: — Уехал в экипаже, и, когда вернется, неизвестно.

— С папой уехал? — удивился Юра. — Побегу домой, спрошу, когда приедет.

— И не спрашивай! — испугался конюх. — Тут такое дело… Орлик убежал в степь. Илько поехал его ловить. Узнают — ему попадет.

Мальчики ушли.

Юра удивлялся. Странно, почему же Илько сразу не поскакал ловить Орлика — он же видел, что денник пустой. И почему в экипаже?

1

В один из жарких июльских дней 1914 года Юра с Тимишом ловили в Саксаганке вьюнов.

В нагретой знойным солнцем мутной воде, усыпанной ряской, их было много. Обнаружить вьюна совсем нетрудно: запусти пальцы в мутную воду, щупай жидкий ил в густо растущих камышах, и ты обязательно коснешься вьюна. Схватить же скользкого, юркого, извивающегося, как змейка, вьюна не просто. Тут нужны быстрота и сноровка. Не каждого обнаруженного вьюна удается зажать в кулаке. Самое трудное — удержать стремительно выскальзывающее из пальцев живое веретено, вынуть из воды и сунуть в холщовую сумку «шанку», висевшую у Тимиша через плечо. Вьюну как будто деться некуда, он зажат десятью пальцами, а когда вынешь его из воды, кажется, что, чем сильнее сжимаешь, тем быстрее он из кулаков выскальзывает. Нельзя ослабить пальцы, чтобы удобнее перехватить, нельзя сильнее сжать — выпрыгнет. Если голова вьюна проскользнет между пальцами, считай — ушел. В этот момент особенно необходима помощь товарища. Только в четырех прижатых один к другому кулаках и удается опустить беглеца в сумку. А сколько волнений!

От азартных воплей ловцов и зрителей на берегу крик и стон стоял над рекой. Даже семинарист Сашка Евтюхов, вначале с берега подававший советы, не утерпел, разделся и стал показывать, как надо ловить. Но его способ никуда не годился — он упустил четырех вьюнов из пяти. И в самый интересный момент, когда в бочаге возле моста они обнаружили особенно большое скопление вьюнов, к речке прибежала запыхавшаяся Ариша и закричала так, что, наверное, за три версты в селе было слышно:

— Юра, домой! Мама зовут!

— Видишь, никак нельзя! — отмахнулся Юра.

— Та какие сейчас вьюны! — закричала Ариша. — Война! Там такое делается! Сейчас будут молебствие служить. Беги скорей! О боже ж мой!

— Молебствие? — недоверчиво спросил Саша. — С кем война?

Всем было известно, что Юрины домашние, чтобы заставить его вернуться домой, придумывали иногда самые удивительные приманки. Однажды, например, Юру звали кататься на слоне.

— Та с германцами! Старый Бродский очень сердитый. Кричит: «Мы кайзера Вильгельма, царя ихнего, как таракана, раздавим». Война!

— Не сотвори лжи, женщина! — дьяконским голосом изрек Саша. — Брешешь!

— Ей-бо! Ей-бо, не брешу! Чтоб я не сошла с этого места, чтоб я… — Ариша божилась и крестилась.

— Юрка! Война! — наконец поверив, крикнул Тимиш и ринулся на берег одеваться.

Когда же на мосту загромыхал экипаж с Ильком на козлах и Сашка увидел в нем священника, своего отца, он тоже заорал:

— Война!.. Ура! Ура!

В тот же момент над ухом оглушительно грянул духовой оркестр. В небе заметались перепуганные галки и голуби. Река мгновенно опустела.

Юра бежал изо всех сил, но все-таки его одолевали сомнения. После конфуза с походом на Наполеона Юра не очень верил рассказам «очевидцев», например столяра Кузьмы Фомича, участника русско-японской войны 1905 года.

В представлении Юры все войны уже давно отгремели: с Чингис-ханом, с Наполеоном, с турецким султаном… Когда-то геройствовали Петр Первый, Илья Муромец, Суворов, гетман Хмельницкий, Кутузов, кошевой атаман Наливайко, характерники… Но все же; если на самом деле война и сражение вот-вот начнется, как бы опять не опоздать!..

— Тимиш! — крикнул Юра, продолжая нестись по саду. — Вилы не будем брать! Ружей тоже не надо. Возьмем пистолеты, сабли, щиты! Поедем на автомобиле!

— Нам не дадут! — хмуро отрезал Тимиш. — За оружие знаешь что будет? Каторга! И чему ты радуешься? Тетки на селе в голос плачут, когда хлопцев и дядьков в солдаты берут…

Юра непонимающе уставился на Тимиша. Тот удивленно смотрел на Юру.

Вновь посланная с наказом «не возвращаться без Юры», Ариша перехватила его, когда он пробегал мимо дома, втащила на кухню. Через полчаса, в матросском костюме, чисто вымытый и причесанный, он вышел в столовую к гостям.

Первой Юра увидел Тату. Ошеломленный, он остановился на пороге. Бежать? Но Тата даже не заметила его. Она ничего не видела, она слушала незнакомого стройного офицера, сидевшего на кончике стула. Он что-то оживленно рассказывал. Все окружавшие офицера — и маленькие Бродские, и маленькие Ершевские, и маленькие Берги, и даже взрослые — смотрели на него с обожанием.

Офицер, затянутый в парадный мундир с золотыми погонами, в перчатке на одной руке, был поистине великолепен. Сабля с кисточками на золотом эфесе была небрежно прислонена к колену. Юре тотчас же захотелось стать таким же блестящим и гордым и тоже принимать как должное всеобщее восхищение и преклонение.

«Ну и дурак же я! — досадовал Юра. — Зачем я отказался от кадетского корпуса! Как только гости уйдут, пойду к папе и скажу, что передумал — хочу быть только офицером!»

2

На небольшую площадь между главным зданием и молодым парком собралось все население училищного городка.

На полукруглом крыльце главного входа стояла принесенная из училищной церкви высокая тумбочка с косым верхом — «налой», покрытая черным чехлом. На нем лежала огромная книга «Евангелие». Учитель закона божия отец Василий, Сашкин папа, был облачен в сверкающую на солнце золотую ризу. Он что-то сердито выговаривал тщедушному дьячку. А тот старательно раздувал угольки в кадиле, словно в самоваре. У двери несколько учащихся держали хоругви на палках и медные иконы.