Виктор Потиевский - Мертвое ущелье

И прежде, еще до войны, он задумывался о том, что было в прошлом и что ждет его впереди. Он считал, что прошлое будет связано с его будущим, и там, в России, где он вырос, ему придется воевать и, пожалуй, снова играть роль «товарища» среди советских русских. Он играл эту роль с детства. К этому приучил его отец, убежденный националист, разочаровавшийся в русских просторах, которые повсюду оказались заселены людьми совсем другого сорта, чем он. И русские, и немцы Поволжья трудились, строили дома и заводы, радовались удачам, вместе горевали над общими бедами. И только Хартман-старший, а вместе с ним и его семья — жена и сын — жили замкнуто, втайне презирая тех, среди кого они жили, и все время надеясь на возвращение в фатерлянд, которого наконец дождались, получив разрешение на выезд.

Может быть, увлеченный юношеской мечтой, тщеславием и романтикой, Вальтер Хартман сначала еще не представлял себе в полной мере всех тех сложностей и опасностей, которые будут там, на земле его детства, куда он придет врагом. Но он давно думал об этом, о своем предназначении — прийти и покарать! За обиды, снесенные в детстве и юности, за унижение, которое он испытывал, уступая тем, кого он считал ниже себя. Все эти обиды существовали из-за его замкнутости, порождавшей злобу, из-за его презрения, подчас плохо скрытого к другим ребятам. Но это накопилось в его душе, наболело и созревало тогда ядовитой раной, готовой прорваться и выплеснуть смертельную отраву на землю, которая вырастила его,— на Россию.

Он зашел в небольшой ресторанчик-кабаре, выпил рюмку шнапса и долго смотрел на сцену, где шло представление. Красивые полуголые блондинки танцевали под «Розамунду» опереточный танец, высоко вскидывая стройные ноги, щеголяя перед зрителями замысловатыми белыми и розовыми кружевами своих коротких панталон.

Теперь он уже знал все: партизан, подпольщиков, которые бесстрашно шли на казнь, не боялись виселицы, не ломались под пытками. Знал русских солдат, стоявших насмерть по двое и по трое против целых батальонов. Они держались часами или даже сутками, не отдавая высоту. Он помнил девушек, которые стрелялись, чтобы не попасть в руки гестапо, помнил старух, плевавших ему в лицо и получавших за это пулю в живот...

Хартман смотрел на сцену, он то видел быстрые движения танцовщиц, то снова не видел их. Перед его взором опять возникали леса и поля России. Нет, не те, где он бегал в детстве, а те, которые горели под его ногами. Его не тревожила совесть, вовсе нет. Ведь он воевал во имя великой идеи фюрера, во имя величия нации. Но в его душе уже созрела тревога, беспокойство, которое к зиме сорок третьего поселилось в душах многих из них, очень многих из тех, считающих себя будущими властителями мира. Безотчетная, глухая, скрытая от других, иногда даже от себя, тревога о будущем. Когда же будет победа?.. Ведь она была обещана еще в сорок первом... Так думал и Хартман. А после разгрома под Сталинградом и прошедшим летом на Курской дуге многие солдаты фюрера уже поняли, что победы придется ждать долго, очень долго... И тогда об этой тревоге в своих воинственных душах они заговорили. Но все равно шепотом, потому что даже у стен есть уши. Уши гестапо.

Он сидел в плаще и фуражке, хотя здесь полагалось снимать верхнюю одежду. Однако он так сидел, пил шнапс, молча смотрел на сцену, и никто не посмел ему напомнить, что надо раздеться.

На другой день около полудня он явился в имперское управление безопасности, и старый, невысокий, с нездоровым одутловатым лицом штандартенфюрер поблагодарил его от имени рейхсфюрера за службу и, торжественно глядя на него снизу вверх, вручил орден — Железный крест и регалии гауптштурмфюрера. В строю награжденных фронтовиков-эсэсовцев стояло более двадцати офицеров, но только двоим — Хартману и еще одному — было объявлено о повышении в чине. В тот же день он получил назначение. Его направляли в небольшой среднерусский город, расположенный неподалеку от линии фронта.

— Углов!

— Я!

— К командиру!

Игнат на нарах навернул портянки, в секунду надел сапоги и спрыгнул на земляной пол. Старшина, который окликнул его, сидел в сторонке, поодаль, командир взвода был здесь же, в блиндаже. За столиком в углу, где стоял полевой телефон, он набрасывал карандашом на планшете какую-то схему.

— Товарищ лейтенант, сержант Углов...

— Садись,— перебил его командир,— вот смотри, это та самая местность, где тебе предстоит работать этой ночью. Узнаешь участок передовой?

— Да.

— Вот здесь — мы, а здесь, за немецкими траншеями, в их втором эшелоне, еще траншеи.

— Узнаю, я там уже был.

— Хорошо. Идем дальше. Вот здесь, в полутора километрах от переднего края, как будто танковая стоянка, такая же, как та, где ты пошумел вчера.

— Понятно...

— Вот в том-то и дело, Углов, что не совсем понятно... Точнее, совсем непонятно. Авиаразведка снова подтвердила, что там стоит усиленный танковый батальон. Они насчитали около сорока машин. Но это все в лесу, может, там и больше. Но дело не в этом. В общем, наш комдив сомневается, что там танки. Может, только макеты, а для дезориентации один-два танка переходят с места на место и создают видимость полка. Вот и надо выяснить...

— Слушаюсь!

— Не спеши. Посмотри, проверь расстояние на карте... Что-то хитрят немцы, что-то готовят. Комдив считает, что не должно быть танков на этом месте.

— Проверим, товарищ лейтенант!

— Проверим-то проверим... Но ты вот что запомни: я уже посылал группу. Их было трое, во главе с Ребровым.

— Так вот куда они ушли...

— Туда. И не вернулись. А тебя, как бывшего... — лейтенант на секунду замялся, подбирая слово,— волка, что ли... Не обидно так?

— Чего ж обидного? Волк зверь умный и честный, не сравнить с немцем!

— Ладно. Так- вот, только тебя мы всегда посылаем одного. Вопреки уставу. Потому что ты человек в этом смысле особый. Но и надежда на тебя особая. Ты — один, и ты пройдешь.

Игнат молча кивнул.

— Только ты имей в виду: там надо побывать незаметно не оставив следов. Не говоря уже о шуме или стрельбе. Понятно?

— Так точно!

— Если немцы узнают, что там был наш разведчик, они поймут, что мы их разгадали. Если, конечно, там макеты. В общем, сегодня ночью. Понял?

— Понял!

— Проход тебе подготовят. И отвлекут, если потребуется. Старшина!

— Сделаем, товарищ лейтенант!

— Все, Углов, до ночи отдыхай,— и командир взвода разведки стал накручивать ручку полевого телефона.

...Передовую удалось пройти спокойно. Ползком Игнат проскользнул в проход колючей проволоки, по вешкам, по коридору прополз через минное поле и быстро углубился в лес, в тыл к немцам.

Часа три ушло на поиски объекта, он разобрал, осмотрел все подходы и сразу насторожился, когда среди сугробов и сосен вдруг возник слабый, но ясно ощутимый запах танковой гари. Где-то не дальше чем в полсотне метров от него, совсем недавно прогревали двигатель танка. Игнат замер, и его зоркие глаза разглядели впереди буквально в десятке метров темный предмет. Не шевелясь, разведчик присмотрелся к нему и различил лежащего в засаде немца. Так вот почему не вернулась группа Реброва... Объект охраняется не часовыми, а секретами. Значит, особо важный. Секреты — дело на фронте нечастое. Вот ребята и напоролись...