Рафаэль Сабатини - Заблудший святой

Это был тучный человек с бритым смуглым лицом и вторым подбородком, толстым и отвислым, словно подгрудок у быка. В этой пухлой плоти утонули его глаза, похожие на маленькие черные пуговки; они казались зловещими просто от полного отсутствия в них какого бы то ни было выражения. Полуоткрытый рот с отвислой нижней губой придавал лицу выражение жадности и жестокости.

Когда он говорил, его рокочущий бас гулко отдавался под низкими сводами потолка.

– Как твое имя? – спросил он.

– Я – Агостино д'Ангвиссола, властитель Мондольфо, и… – Титулы можно опустить, – остановил он меня. – Святую Инквизицию не интересует, какое положение человек занимает в миру. Сколько тебе лет?

– Мне пошел двадцать первый год.

– Benedicamus Domine! note 94 Note94 Слава в вышних Богу! (лат.). – пробормотал он, хотя я никак не мог понять, к чему относится это замечание. – Ты обвиняешься, Агостино д'Ангвиссола, в святотатстве и осквернении святыни. Что ты можешь сказать по этому поводу? Признаешь ли ты себя виновным?

– Я тем более не могу этого сделать, что мне неизвестно, в чем именно меня обвиняют. Я не знаю за собой такого греха. Не имею ни малейшего…

– Тебе об этом сообщат, – перебил он меня, призывая к молчанию жестом своей пухлой руки и тяжело переваливаясь, чтобы повернуться к одному из секретарей. – Прочитай ему обвинение, – приказал он ему.

Из глубины глухого капюшона раздался резкий, пронзительный голос:

– Святой Инквизиции стало известно, что Агостино д'Ангвиссола на протяжении шести месяцев зимы 1544 года от рождества Христа Господа Бога нашего и весны 1545 года от рождества Христа Господа Бога нашего занимался мошенническими и богопротивными деяниями, фабрикуя корысти ради поддельные святыни, кои затем и использовал в своих низменных и гнусных целях. Ему вменяется в вину, что статую святого Себастьяна, находившуюся в уединенном убежище на Монте-Орсаро, он объявил чудодейственной, имеющей силу исцелять хвори и недуги, каковая статуя имела невиданные свойства: всякий год на Страстную неделю раны ее кровоточили, каковое обстоятельство явилось причиной того, что толпы паломников являлись к этой ложной кощунственной святыне, оставляя обильное подаяние, кое вышеназванный Агостино д'Ангвиссола присваивал в своих собственных корыстных целях. Далее нам стало известно, что в конце концов он бежал из этих мест, опасаясь разоблачения, а после его побега в том месте была оставлена сломанная статуя, и внутри ее – дьявольский механизм, с помощью коего и осуществлялось это чудовищное святотатство.

Все время, пока продолжалось это чтение, заплывшие, непроницаемые глазки инквизитора были устремлены на меня. Когда пронзительный голос чтеца смолк, он провел рукой по жирным складкам подбородка.

– Итак, ты слышал, – сказал он.

– Да, я выслушал много лжи, – ответил я. – Никогда еще события не излагались таким бессовестно-извращенным образом.

Глаза-бусинки совсем исчезли, спрятавшись в складках жира; и тем не менее я знал, что они продолжают меня изучать. Через некоторое время они снова появились.

– Значит, ты отрицаешь, что в статуе было спрятано это мерзкое кощунственное устройство?

– Нет, не отрицаю, – ответил я.

– Запиши его слова, – живо приказал он секретарю. – Он в этом признается. – И затем, обращаясь ко мне: – Ты отрицаешь, что находился в хижине отшельника в названный период времени?

– Нет, не отрицаю.

– Запиши его слова, – снова велел он секретарю. – Что же еще остается? – спросил он меня.

– А остается то, что я ничего не знал об этом мошенничестве. Обманщиком был лжемонах, который жил там до меня и при смерти которого я присутствовал. Я занял его место, безоговорочно веря в чудотворную сущность статуи святого Себастьяна; когда же мне рассказали, что все это обман, я просто не мог поверить, что кто-то посмел решиться на такое чудовищное святотатство. В конце концов, когда статуя была сломана и я воочию убедился в святотатственном замысле обманщика, я с ужасом и отвращением тут же покинул это прибежище сатаны.

На широком лице инквизитора не отразилось никакого чувства.

– Это естественный способ оправдания, – медленно проговорил он. – Однако он не объясняет, как и почему были присвоены деньги.

– Я не присваивал никаких денег! – гневно вскричал я. – Это самое грязное обвинение из всех.

– Ты отрицаешь, что паломники делали известные приношения?

– Конечно, приношения делались, однако я понятия не имею, в каких размерах. У дверей хижины стоял сосуд из обожженной глины, в который верующие опускали свои приношения. Мой предшественник имел обыкновение раздавать часть этих денег среди бедных в качестве милостыни; другую часть, как говорили, он копил, чтобы истратить их на постройку моста через Баньянцу – это бурный поток, и мост через нее был необходим.

– Ну же, – подсказывал он, – значит, когда ты сбежал оттуда, ты и прихватил с собой эти собранные деньги.

– Я этого не делал, – отвечал я. – У меня не было даже такой мысли. Уезжая, я не взял с собой ничего – только ту одежду, которая была на мне, когда я там находился.

Последовала короткая пауза.

– Святая Инквизиция располагает другими сведениями.

– Какими же сведениями? – вскричал я, перебивая его. – Кто меня обвиняет? Покажите моего обвинителя, я хочу с ним встретиться лицом к лицу.

Он медленно покачал своей огромной головой с нелепым венчиком грязных волос, окружающих тонзуру note 95 Note95 Тонзура – выбритое место на макушке у католического духовного лица. , этот символ тернового венца.

– Тебе, разумеется, должно быть известно, что в Святой Инквизиции это не принято. В своей великой мудрости наш трибунал считает, что, открывая имя доносчика, мы подвергаем его опасности преследования, и это может привести к тому, что иссякнет источник полезных сведений, которыми мы пользуемся. Следовательно, твоя просьба не может быть удовлетворена, она тщетна, столь же тщетна, как и попытки оправдаться, которые ты предпринимаешь, – все это сплошная ложь, направленная на то, чтобы помешать свершиться правосудию.

– Ложь, господин монах? – вскричал я с такой яростью, что один из стражей положил руку мне на плечо.

Глаза-бусинки исчезли, а потом снова появились, в то время как он внимательно и равнодушно рассматривал меня.

– Твой грех, Агостино д'Ангвиссола – это самый гнусный грех, который только может изобрести и осуществить сатанинская жадность. Больше, чем любой другой грех, он закрывает двери милосердию. Такое же преступление, какое совершил в свое время Симон Маг, – и искупить его можно только пройдя через врата смерти. Ты вернешься в свою камеру, и когда дверь за тобою затворится, она затворится навсегда, до конца твоей жизни, и ты никогда уже не увидишь ни единого человека. Голод в жажда будут твоими палачами, медленно и неуклонно они лишат тебя жизни, которой ты не сумел как следует распорядиться. Ты останешься в этой камере без света, пищи и воды, пока не умрешь. Именно такое наказание несет тот, кто совершил подобное преступление.