Майк Джемпсон - Уклоны мистера Пукса-младшего

— Сволочь…

А затем сон мягкими руками обнимает Джемса, и он засыпает, сидя на скамье у трамвайной остановки, как-раз напротив общежития политэмигрантов.

Автор думает, что теперь самый подходящий момент для некоторых объяснений, которые необходимы читателю. Дело в том, что Джемс — бесхарактерный и избалованный мальчишка — увидел сразу слишком много. Мысль, привыкшая к строгому покою английского дня, заблудилась в чаще противоречий. Понятия смешались — жизнь упорно не желала подтверждать привычных мнений о России. Привычка и традиции пытались цепляться еще за факты, но факты сбрасывали их, как горячий конь всадника, факты вставали толпой, безжалостно набрасывались на Джемса, погребали под обломками здания былых убеждений и влекли к гибели.

Джемс проснулся. Вторая ночь, проведенная на скамье, казалась уже менее ужасной. Джемс медленно поднял голову и замер: знакомый вход в общежитие, окна, обрывки слов. А впрочем, — может-быть, рискнуть? Это ведь единственный выход, единственная возможность стать на ноги, чтобы потом вернуться домой, в родную страну, где можно спать в мягкой постели, обдумать все виденное и не бояться за свою жизнь. Рискнуть? — Не рисковать? — Рискнуть?..

Из дверей общежития выходит человек. Он всматривается в сидевшего на скамье Пукса, припоминает, затем радостно подбегает к нему:

— Товарищ Рой, как хорошо, что вы пришли!

Джемс узнает его. Это комсомолец-переводчик, с которым он совершил свою первую прогулку по красному городу.

— Как хорошо, что вы пришли. Зайдите, пожалуйста, в контору общежития.

Кончики пальцев Джемса холодеют: в контору… зачем?..

Но бежать сейчас — значит возбудить сильнейшие подозрения. Чувствуя себя снова приговоренным к смерти, Джемс медленно идет вслед за переводчиком.

Заведующий общежитием весел и ласков:

— Ай-ай-ай, товарищ! Так, в первую же минуту, покинуть нас! Я уж боялся, что вас похитила какая-нибудь прекрасная лэди.

Заведующий хохочет. Вежливо улыбается Джемс. Но зачем он позван сюда?

— Вам нужно заполнить анкету, товарищ. Мы пока будем снабжать вас всем необходимым, а когда придут ваши документы из Коминтерна…

Джемс перебивает:

— А когда это будет?

— Недельки через две. Так вот, когда придут ваши документы, — мы устроим вас на работу.

Джемс чувствует, как жизнь улыбается ему. Еще две недели! За этот срок он тысячу раз успеет удрать.

— Это очень хорошо. Я хотел бы пока посмотреть заводы, жизнь у вас. Это возможно?

Заведующий, вычеркивая вопросительный знак против фамилии «Тама-Рой», щурит глаза: как, однако, переменился этот парень! Приехал почти сумасшедший, а сейчас — здоров и бодр. Чудеса!

— Как ваше здоровье, товарищ?

Джемс краснеет:

— Не вспоминайте о моей болезни, дорогой. Сейчас, когда за каждым моим шагом не следит десяток шпионов…

Джемс на мгновение умолкает — глаза впиваются в лицо заведующего — нет, здесь за Джемсом не шпионят, глаза заведующего полны только участливым вниманием.

— …шпионов, — я чувствую себя отлично.

Георгий вмешивается в беседу:

— Товарищ Ильин, я поброжу несколько дней с Роем, покажу ему все, что его будет интересовать, и попробую обучить его нескольким русским фразам. Ладно?

И Ильин, заведующий общежитием, и Джемс, конечно, согласны.

— Но вечером, — стыдливо улыбается Джемс, — я убегу от вас, товарищ Джордж. У меня будет вечером одна встреча, при которой… во время которой…

Джордж-Георгий улыбается понимающе и одобряюще:

— …При которой переводчик не нужен?

Идя рядом с Георгием, Джемс старательно обдумывал: две недели отсрочки — две недели возможностей. Через десять дней Джемс явится к британскому консулу, расскажет ему все и каким-нибудь образом улизнет из СССР. А пока — десять дней он будет изучать все. Он должен укрепить в себе веру в свою родную страну, он должен привезти с собой груду фактов, говорящих за то, что «Лига» права. Иначе…

— …Иначе говоря, товарищ Рой…

Увлеченный своими мыслями Джемс удивленно поднимает голову. «Рой» — кто это?

Ах да, это он. Это его маска. И притом великолепная маска. Десять дней еще Джемс не снимет ее; десять дней он будет эмигрантом-индусом.

— Что же мы будем изучать сегодня, товарищ Рой? Промышленность? Быт? Армию?

— Армию, конечно, дорогой Джордж. Конечно, армию. То, чего у нас нет и (про себя: слава богу) не скоро будет.

Желтые с белым стены огромного дома, скорее похожего на палаццо какого-нибудь магната, пылали в лучах полуденного солнца. Когда-то, в детстве, Джемсу подарили, как роскошь, как лучшую из игрушек, кукольного русского витязя. А сейчас такой витязь, вооруженный современнейшей винтовкой, стоял на часах у ворот казармы.

Прежняя вера в правоту доброй, старой Англии окрепла, почти безоговорочно вернулась к Джемсу. «Почти» потому, что виденное в течение двух дней внесло все-таки новую окраску. Эта новая окраска грозила, в случае самого маленького толчка, хлынуть потоком по стенам дворца убеждений и окрасить их, если не в ярко-красную, то, во всяком случае, в темно-розовую краску.

А толчки сыпались на Джемса один за другим. Даже не толчки — взрывы, извержения фактов.

Простой солдат [46] Очевидно, автор называет простым солдатом рядового красноармейца (Прим. перев.). дружески разговаривал с командиром, похлопал его даже по плечу.

«Как равный!» — мелькнуло в мыслях.

В строю эти люди были изумительны. Джемс долго всматривался в образцовые построения, в маневры взводов и рот и не мог понять, в чем их огромная мощь и убеждающая крепость. Только вечером, сидя у Анички, Джемс, внезапно прозрев, крикнул: «сознание и масса», но это было вечером, а сейчас он, зритель, невольно шевеливший ногами в такт четким движениям людей, никак не мог уразуметь, что секрет в том, что каждый знал, что он делает, знал, что он — боец, единица, знал себе цену, но, вместе с тем, чувствовал, что он — винтик в механизме, часть огромного целого, что секрет именно в сознании задачи и ощущении коллектива.

— У вас изумительная армия, — говорил получасом позже Джемс, — самая мирная армия в мире: они все говорят, что не хотят войны. Они все до одного не хотят воевать, но все-таки будут сражаться, когда настанет час. Что это? Трусость, что ли?

Джордж-Георгий улыбнулся:

— Самая мирная армия — это верно. Мы не хотим войны, но мы не трусы. Если нужно — мы будем защищаться. В этом весь секрет.

Нет, секрет был не только в этом; командиры с гордостью рассказывали, что армия, все меньше и меньше забирает средств у страны: в 1923 году — восемнадцать процентов бюджета, а в 1926 — только тринадцать и семь десятых. И наряду с этой, по его, Джемса, понятиям, обидно-снижающейся кривой, командиры с гордостью говорили о росте из года в год количества калорий [47] Калория — единица тепла; питательность пищи измеряется количеством калорий, поступающих с пищей в организм: чем питательнее пища, тем больше количество калорий (Прим. перев.). — с 3.099 на едока в 1924 г. до 3.242 калорий в 1926 году.