Петр Краснов - С Ермаком на Сибирь : сборник

— Василий Иванович, — окликнул вполголоса Иван Павлович, — вы здесь?

Молчание.

Идрис нагнулся над ямой.

— Господина, а господина. Это я, Идрис, твой ингуш. Господина!..

Где-то глубоко послышался тихий шелест и слабые стоны.

— Василий Иванович! Это я, Иван Павлович Токарев, офицер с Кольджатского поста.

Стоны стали сильнее. Послышались плач и рыдания.

— Василий Иванович, Васенька, — снова заговорил Иван Павлович, — откликнитесь, отзовитесь, вы ли это?

— Да… это… я… Был… я… теперь нет, — раздалось неясно из ямы.

— Василий Иванович, мы вам спустим веревку. Можете ли вы обвязать себя ею, и мы вас вытащим.

— Не… понимаю.

Иван Павлович повторил.

— Нет… Не могу… Она душит меня…

— Кто она?

— Эта… китаянка… Она опутала меня своими кишками… душит. Как жжет, как жжет!.. Пить.

— Он в бреду, — проговорил Иван Павлович. — Придется спуститься кому-либо из нас, привязать его, а потом остаться и дождаться петли снова.

Вызвался Идрис. Его обвязали веревкой, но, когда он подошел к яме, он затрясся.

— Не могу, господина! Там шайтан… Ой, прости, господина. Лучше убей — не могу.

Мистический ужас охватил ингуша. Из ямы неслись едва уловимые стоны, вздохи и жалобы.

— Она душит… Она смотрит на меня мертвыми глазами…

Наступила минута замешательства.

— Извольте, ваше благородие, я живо спущусь, — проговорил спокойно, почти весело Порох. — Мы так сделаем.

Он устроил петлю и отпустил веревку в яму. Когда она коснулась дна и начала изгибаться, он закрепил ее за края рамы.

— Не так и глубоко, — сказал он, — сажени две, не больше будет.

Его бодрый голос, его уверенные движения ободрили всех. Он перекрестился, обвил веревку ногами, опустился в яму, ухватился руками за края, подался еще и еще и исчез под землей.

— Вот и готово, — послышался его голос. — Сейчас начну увязывать. Только принимайте осторожней, не ушибить бы о края.

Иван Павлович хотел призвать дунганина-проводника на помощь, но его нигде не было. Он исчез. Он предал их в этой ночи. Молча переглянулся он с Фанни.

— Как хорошо, что клубок… — прошептала она. — Это вы придумали?

— Меня точно что толкнуло. Наитие какое-то.

— Только бы он не перервал.

— Бог не без милости…

— Готово, можете тянуть, — послышался снизу голос Пороха.

Иван Павлович и Идрис взялись за канат и медленно стали поднимать Васеньку. Фанни стояла на коленях над ямой, готовая принять его. Показалась бледная и страшно худая голова с всклокоченными, спутанными усами, щеки, обросшие шершавой красно-рыжей бородой, порванная грязная куртка, покрытая крупными темными пятнами. И Фанни поняла, что это и были знаменитые, ужасные земляные клопы. Брезгливость охватила ее.

— Да принимайте же, Христа ради, — услышала она торопливый голос Ивана Павловича, — берите под мышки, чуть-чуть придержите. Удержитесь, не упадете?

— Нет, — прошептала Фанни и, подавив отвращение, охватила в свои нежные объятия покрытые нечистотами и землей с клопами плечи Васеньки и держала их, пока не подоспел Идрис. Вместе они оттянули его и положили на носилки. Веревку распутали и спустили для Пороха.

— Ух, да и клопов здесь! — раздался его веселый голос. — Ну и кусачие! Аж как собаки. Так и напали!

И сейчас же показалась его голова, он ухватился крепкими пальцами за борта ямы и стал вывязывать веревку.

— Да оставь ты ее, — сказал Иван Павлович, у которого нервное напряжение начало проходить.

— Помилуйте, ваше благородие, такая добрая веревка. И на походе она нам пригодится да и дома лишней не будет… Да вот и готово.

Назад впереди всех шла Фанни. Она подавалась медленно, неуверенными шагами, наматывая нитку. За ней Порох и Идрис несли на носилках Васеньку. Сзади всех шел Иван Павлович.

Вдруг раздался полный отчаяния голос Фанни:

— Нитка оборвана.

Все остановились.

— Надо искать. Найдем. Где же она, она недалеко, ей некуда пропасть, — спокойно проговорил Порох.

Носилки поставили на землю и, нагнувшись над землею и став во всю ширину улицы, пошли, а Идрис и Порох поползли на четвереньках.

И вспомнилось Ивану Павловичу училище и игра «в лисичку». Бумажный след мелких обрывков потерян в кустах за Лабораторной рощей. Широкой лавой разъехались юнкера и ищут бумаги. Они изображают гончих собак. И вот кто-то тявкнул. Показались клочки бумаг, и все кинулись к нему и поскакали веселой вереницей по следу искать запрятавшегося юнкера-«лисичку». Им надо поймать его и вырвать из-под погона лисий хвост. Там призом явится этот лисий хвост и маленькая ленточка с жетоном… Здесь выигравшему — жизнь, а проигравшему — смерть в страшном подземелье…

Глаза и руки напряжены. Пальцы нервно хватают то куски навоза, то перья, то соломины, травки…

Мелькнула под ногтем мягкая тонкая полоска, еще и еще.

— Нашел, — крикнул он. — Сюда!

— Ну, слава Богу! — сказала Фанни и подошла к нему, тяжело дыша.

— Испугались?..

— Я-то! Ну что вы!

Задор мальчишки заглушил только что сказанное ею робкое, женское: «Ну, слава Богу!».

Фанни взялась за нитку. Порох с Идрисом вернулись за Васенькой и опять пошли в прежнем порядке.

С нервной дрожью ожидали утра. Проснется город, замигают таинственные огоньки в окнах, засветятся бумажные рамы, и явятся люди на улицу.

Узнают… схватят… и страшный самосуд толпы дунган и киргизов прикончит с ним, и с Фанни, и со всеми… Что толку, что потом, по требованию консула, совершится китайское правосудие и несколько обезглавленных тел будет выброшено на поле собакам! Их смертью не вернешь к жизни тех, кому так хочется жить…

Ивану Павловичу именно теперь хочется жить. Именно теперь… Когда приехала к нему эта фантастическая девушка, этот озорник-мальчишка с трехлинейной винтовкой за плечами и в кабардинской шапке набекрень.

Может быть, она его и полюбит. Потому что он-то ее уже полюбил. Полюбил за время этого путешествия, за время этих вечерних и утренних зорь в необъятном просторе степи. Полюбил, и надеется, и мечтает, что будет когда-либо день, когда на его предложение она не скажет, что это смешно и ужасно.

Впереди шли, покряхтывая, Порох и Идрис. Они устали. Иван Павлович предложил подменить кого-либо из них.

— Не стоит, ваше благородие. Уже дошли. Чофан видать.

В темноте подземного города показался круглый фонарь харчевни.

— Ты, барышня? — осторожно окликнул кто-то Фанни из глубокого мрака.

— Царанка!

— Я, барышня. Лошадь привел, командир привел, всем привел. Поедем. Надо ехать. Светать скоро. Луна светит.

Иван Павлович и Фанни сели на лошадей. Царанка подменил уставшего Идриса. Идрис взял лошадь Пороха, Иван Павлович — Мурзика, на котором приехал Царанка в завод, и все поехали за носилками, на которых метался больной Васенька.