Валерий Мигицко - Военные приключения. Выпуск 6

Они любили Россию больше жизни, потому сопереживали каждой победе Красной Армии в войне с фашизмом. Красные офицеры в 1945 году в Дрездене, Харбине и Порт-Артуре пришли поклониться праху русских воинов, и впервые тогда, после 1917 года, восстановилась связь времен…

Летчики идут с Ходынского поля. Авиаторы готовятся к параду на Кремлевском холме, где в короткие мгновения шествия по брусчатке произойдет сретенье всех павших за Россию. Этот парад всегда священнодействие. Ибо если защита Отечества священна, то офицеры — главные священнослужители державы.

Военный парад — это литургия верных.

То самое богослужение, когда дьякон призывает остаться в Храме только православных, только верных.

Суворов — один из наших национальных учителей — назвал свой труд «Вахтпарад, или Наука побеждать», «Парад» и «победа» здесь не случайны. Армия не может жить без парадов, кои есть высокие смотры. Фабрика, завод, министерство, колхоз — словом, все могут жить без музыки ежедневной, а армия не может. В этом сокровенная тайна военного братства. Вооруженные люди не могут быть угнетены и приземлены. Музыка, пронизывая быт, на поверке или разводе караула поднимает человека над оружием, возвышает над смертью. Чем меньше музыки, осанки, песни, веселого повиновения, тем чаще запирают от солдат оружие в гарнизонах.

Но, увы, не всегда русские мыслители были сильны в основах государственности, державны, а накануне первой мировой войны они оказались больше эстетами, чем философами и учителями. Василий Розанов так описал свою неожиданную встречу с идущими на фронт полками русской гвардии:

«На одной из улиц увидел идущие войска… Идут, идут, идут… Когда я вдруг начал чувствовать, что не только «боюсь» (это определенное чувство было), но — и обворожен ими, зачарован странным очарованием… Произошло странное явление: преувеличенная мужественность того, что было предо мною, — как бы изменило структуру моей организации и отбросило, опрокинуло эту организацию — в женскую. Я почувствовал необыкновенную нежность, истому и сонливость во всем существе… Сердце упало во мне любовью… Волны все шли… Этот однообразный гул. Эти ни на что не взирающие лица… Как они горды, самонадеянны. Суть армии, что, кроме полководцев, она никого не видит, не знает. Суть ее в великой самодовлеемости».

Поразительно у Розанова — это не по-русски — провожать на войну отборные части российского воинства и не постигнуть при этом жертвенного подвижничества солдата и его места в отечественной истории, не почувствовать — не на «возрождение России» их посылают, а на погибель. Никогда уже преображенцам и семеновцам, создавшим этот прекрасный на земле город, не вернуться домой.

Никто из них, салонных христиан конца века, подобно Розанову, не любил, по-моему, Россию. Все они любили не Россию, а тему России. Любили тему до обожания, экзальтации и видения.

Но «дело России» (как понимают англичане «дело Британии») и «тема России» трагически разошлись уже на вечерах славянофилов. Народ остался сиротой без учителей в пути. А дух отвлеченности и тьмы, бесплодный, окаянный дух ослепил и увел самых чистых. А в учителя выбились двусмысленные и беспокойные «пророки» распада…

Теперь передо мной шли лучшие сыны «дела России», но с той поры брошенные на произвол судьбы всеми учителями. Новые поводыри у них отняли даже отвлеченную «тему России» и заменили ее на пролетарскую всемирность, которую социалисты-атеисты позаимствовали у Вл. Соловьева. Всемирность, размазанность, безграничность — другое название смерти и безбожия.

Бог — это мера.

Самоограничение рождает монаха, землепашца и солдата.

Без самоограничения нет ни культуры, ни личности, ни державы.

Где нет границ, там нет державы.

Главное дело сатаны — размазывать, разрушать и стирать границы.

Граница как мера — быть может, самая главная философская категория на земле.

Сейчас Россия стала перед новым тысячелетнем. Уже и глава государства и съезды провозгласили многопартийность. Можете ли вы представить, чтобы командир полка был в одной партии, его заместитель — в другой, а начальник штаба — в третьей партии? Такая неразбериха невообразима даже для нашего видавшего виды Отечества. Разве можно в России держать вооруженных людей из разных партий в одной казарме? Армия в здоровом обществе должна быть вне партии и вне политики. А призвание «политруков» — не следить за командиром, а заниматься традициями русского воинства, офицерской семьей и моральным духом армии. Только офицерское собрание должно быть парламентом полка, а не «первички» разных партий. Семьдесят лет к офицерству партаппарат относился как к «ливрейным» людям в мундирах, которыми можно понукать, бросать за Гиндукуш, в Корею, в Испанию, Сирию. Но на Руси не было и нет звания выше офицерского. Теперь, в пору официальной многопартийности, только армия и флот придают органичность и единство державе.

Только армия и народ еще едины.

Наконец воинство благодаря перестройке и гласности поняло, что оно-то и есть соль этой земли, ее становая сила и надежда.

Легче всех, думал я, стоя у обочины, перестроиться в стране вот этим офицерам. Они по существу всегда были однопартийны. Со времен юной языческой России они поклонялись одной партии как религии — верности своему народу.

Но нет сомнений, что жизнь, которая сейчас невероятно активна, идут ускоренные процессы перестройки, и мы неотвратимо идем к беспартийной армии. Офицеры будут черпать силу не в программе одной из партий, а в родных традициях и в любви к Отечеству.

Патриотизм — религия русских офицеров.

Она-то и спасла и пронесла армию через века. Когда Русь была языческой, они вот так же шли в поход в рядах великого Святослава. Тысячу лет христианской России они были ее опорой, надеждой и совестью.

Семьдесят лет атеистической России офицеры сберегали, заслоняли и спасали державу.

Это воинство — плоть от плоти народа.

«Воинским делом, — скажет великий Петр, — Россия вышла от тьмы к свету»…

Колонна молчаливых летчиков пробудила память и воспоминание об их предтечах.

Де Голль, посетивший нашу страну впервые в 1944 году, пристально всматривался в лица встречавших его воинов и вечером того же дня записал:

«Да, это была все та же бессмертная русская армия».

Память есть наиболее совершенное воплощение верности.

Кому же наследуют эти офицерские батальоны? Где их истоки?

Пойдем же туда, откуда вышли эти колонны, и продолжим литургию верных. В 1988 году погиб один офицер в стране. В 1989 году пало 59 офицеров. Погибли без Карабаха, Ферганы и Чернобыля. Пали в любимой России от рук соотечественников. Это впервые после войны, впервые в истории России. Нет конца жертвенному пути русского воинства — этому скромному, забытому всеми единственному священству, пережившему все религия, классы, формации, священству державы. Гегель тему и дело слил воедино, когда, гениально подытожил: «Государство есть шествие Бога в миру».