Елена Крюкова - Золото

Она стояла под фонарем, около распростертого на асфальте в пыли тела, глядела на лицо мужчины в старом медальоне. Длинные черные волосы, висящие по плечам, неряшливая бородка в стиле «гарлем», постриженная ножницами нарочито небрежно. Какой мрачный, наглый взгляд. Вот ленивец, это уж точно. И свою девушку измучил. У него вид сутенера. Зачем мужику длинные волосы, это бабе пристало.

Лунный призрачный свет заливал мертвую и двух живых. На запястье девушки Фарида заметила красноватый след от тугого браслета – видно, кто-то уже стащил украшенье, может быть, сами убийцы. Фарида сжала в кулаке медальон. Портрет она выбросит, а золото наденет. Поносит немного, красиво смотриттся золото на черном наряде, потом продаст. И у них с Фаттахом будут снова динары. И мальчик снова будет есть коровье масло и хорошее мясо. Прощай, бедняжка. Не повезло тебе. А платье – жалко. Снимет все равно кто-нибудь. Хоронить тебя будут голую, простыней прикроют. Уж больно соблазнительно блестит драгоценная золотая парча.

Фарида повернулась и пошла по мостовой, волоча за собой хнычащего мальчонку. Медальон холодил ее сжатый кулак.

Светлана, стоя под падающими отвесно струями сооруженного Серегой из старой садовой лейки душа, – Ковалев придумал душ, чтобы можно было наскоро ополоснуться прямо во время работы в раскопе, не ждать вечера, чтобы бежать на море, и не томиться, – поднимая к безоблачному, раскаленно-сиреневому небу руки – ни облачка!.. хоть бы дождевая тучка набежала, о грозе уже и не мечталось!.. – думала о Жермоне. Она подумала вдруг, голая, поворачиваясь под теплыми солеными струями, льющимися из дырявого чана – Серега натаскал в «душ» морской воды, – что Жермон – убийца. Что это он – убил.

Она выскочила из деревянной кабинки, растерлась полотенцем, промокнула мокрый купальник. На лавочке около душевого закутка лежал венок из виноградных листьев и гроздь первого, еще кислого, винограда. Кто?.. Роман?.. Ежик?..

Тот, о ком она только что подумала, взял да вышел из-за куста тамариска. Вразвалочку подошел к Светлане.

– Та-ак, недотрога, – просвистел он сквозь зубы, – та-ак, птичка певчая. Меня, значит, ногой в пах, а под начальничка легла. Знает крошка дело туго. Знает кошка, чье мясо жрет. Да только со мной, кошечка зеленоглазая, ты ела бы совсем другое мясцо. Повкуснее.

Светлана возмущенно, яростно натягивала на себя джинсы, прямо на мокрые трусы. Влезала в выцветшую майку, на груди которой было размашисто написано: «SELENA». Кинула на Жермона острый, отталкивающий взгляд.

– Мне не нужна твоя пища, Гурий. Я ее не прожую. Жуй ее сам. Пусти. Я пойду работать дальше.

– Хочешь теперь царскую корону отрыть, кротиха?..

– Не оскорбляй меня. Отойди.

– Ты меня давно уже оскорбила, и я тебя не виню.

– Спасибо за прощенье. – Она отжала мокрые косы. – Великодушный.

Жермон сделал шаг к ней. Его глаза резанули по ней. У нее было ощущенье, что ей взглядом перерезали горло. Как Андрону – ножом.

Она отшатнулась. Если это он убил?!

Зачем он здесь торчит, он, теневой политик, подгребший под себя банки, счета, партии, журналистов, рекламу, инвесторов и кого угодно, здесь, в выжженной степной Тамани, на раскопках греческого города, ах, ну да, он же спонсор, он же субсидирует Задорожного… Роман с ним повязан… Роман ему должен, он необходим Роману… не дай Бог ей сказать сейчас что-нибудь такое, отчего он отнимет у Романа все деньги, кинутые им на обеспечение экспедиции, и тогда…

Брось, Светлана. Гурий все равно навредит Роману. И тебе тоже. Он подкопает яму под вас обоих. Потому что он знает все про вас. И все знают все про вас. На маленьком высохшем пятачке земли разве скроешься.

– Гурий, – она облизнула растрескавшиеся темные губы, – можно я задам тебе один вопрос?..

Она спросила это так резко и жестко, по-мужски, не вкрадчиво, по-женски, не наивно, по-девичьи, что теперь отшагнул от нее он. Его черные маслянистые глаза обхватили ее лицо, по которому он скучал, ее грудь и бедра, по которым он томился, изругивая, костеря себя последними словами.

– Ну, спрашивай. От меня не убудет.

– Гурий, это ты убил ребят?

Жесткий голос, рубит его на куски. Просто казачка с шашкой наголо. Бедная девочка. Как ее тут здорово тряхануло. Не выдержала. А крепилась. Медсестра профи, как она хорошо держалась возле трупов. Сразу видно – к смертям приучена. Как она мертвого Андрона в мышцу накалывала, лошадиные дозы камфоры вводила. Думала – живой.

– А ты как думаешь, козочка?..

Он, скользкий и обтекаемый, привыкший насмешничать, скрывать, острить, – палец в рот не клади, оттяпает всю руку, – нагло и изящно ушел от ее прямого, жестокого вопроса. Растопырь карман шире, девчонка. Так тебе убийца и скажет, что это он убил. «Да, это я убил, вяжите меня!..»

– Я никак не думаю.

Она повернулась и пошла прочь, перекинув полотенце через плечо. Он не дал ей уйти так просто. Схватился за край полотенца. Рванул к себе. Она чуть не упала назад, затылком на камни.

– Ты идиот, Гурий! – Она вырывала полотенце у него из рук, он не отпускал. Она тянула к себе – он подходил, вися на полотенце, как на аркане. Она подтащила его к себе, задыхаясь, испепеляя взглядом. – Что ты от меня хочешь! Гуляй! Не приставай ко мне!

Жермон цапнул ее за локоть. Вдавливая пальцы в ее загорелую руку, грубо привлек к себе. Сжал ее плечи. Задышал ей в лицо, как пьяный.

– Ты с ним спишь, я знаю. Спишь! А со мной не захотела!

– Это мое право, Гурий. Извини. Иди в раскоп. Пусти, ты наставишь мне синяки на плечах.

Жермон выпустил ее. Мужчина и женщина, какая чушь. Все это благоглупости, на самом деле. Пчелиное роенье, мышиная возня, вечная игра в страсть бесстрастной природы. Вот вернется он в Москву и надерется всласть в своей сауне, попарившись, можжевеловой водки. Эта девчонка вылетит из его башки после двух-трех ночей с отменными путанками с Малой Бронной и с Яузы. Клин клином вышибают! Дьяволова экспедиция! Задорожный за его помощь ему должен ему золотой памятник поставить. Так и быть, на покупку слитков он ему даст. Взаймы. Слишком много спонсорства. Слишком много людишек сейчас жиреют, едят и пьют и мягко спят за счет других людей, богатых. Ну и что, что он богат? Значит, он так и должен отваливать из своего кармана нищим, неимущим?.. Бог что, выдумал коромысло, и оба ведра, и золотое и жестяное, должны быть полны золотой водой доверху?.. Но так же не бывает, люди, дорогие. В том-то и весь смысл политики – разбить уравниловку, вернуть благородную разницу. Если б Бог в первые дни творенья создал все твари живые одинаковых размеров, клоп был бы величиной со слона. Как бы ты тогда, человек, своего клопа ночью прихлопнул.

Светлана сорвалась в раскоп, будто хотела разбить себе голову. Жермон обтер ладонями вспотевшее лицо. Он перехватил взгляд Задорожного, сидевшего на краю бассейна с деревянной лопаточкой в руках. Он глядел на идущую к медному тазу Светлану так, как древний грек глядел, коленопреклоненный, на стоявшую в Парфеноне во весь рост, обложенную золотыми пластинами Афину Палладу.