Владимир Неволин - Иметь королеву

От этих мыслей сержанту стало совсем невмоготу. Разлеглись там, храпят. А он здесь скукожился. Показать им, что он может? Спуститься вниз и нажать на кнопочку. То, что делал Зобов, он вроде помнит. Помнит или нет? Помнит или…

Ефрейтор Галиуллин, совершенно не ощущая себя старшим сержантом, угрюмо тер поверхность стола мокрой тряпкой. Остатки вермишели переплелись с крохотным лоскутком материи, и он ожесточенно выдергивал их, скользких и противных, из слипшегося комка. Ему хоть генерала дай, все равно будет дергаться и бледнеть лицом от командирских окриков всех, кому не лень. Да и что это за звание — ефрейтор! Отличный солдат, видите ли! Звание — одно название. После того как командир роты перед строем объявил ему об этом «выдающемся» событии, к нему подошел сержант Фетисов и, издевательски похлопав по плечу, изрек:

— Галиуллин, с тебя бутылка! Ты теперь у нас самый лучший. Должен теперь сам молодняк учить, передавать опыт и знания. Поэтому давай: тряпку в руки и вперед — драить туалет. Да чтоб не так, как раньше, в звании рядового, а на отлично. Усек? Двадцать минут тебе сроку, рожа татарская!

Дембели в курилке, услышав это поздравление, заржали, как стадо жеребцов.

Галиуллину надоело бороться с лапшой, и он раздраженно бросил тряпку в грязное, доверху забитое мусорное ведро.

Потом оторвал подворотничок, который за неделю из белого превратился в темно-серый, вытер им ладони и огляделся. Все более-менее пригодные для отдыха места были заняты. Он вздохнул, сел на единственный свободный стул и, положив голову на скрещенные на столе ладони, закрыл глаза. Не спалось.

«А все-таки здорово я сегодня выдал идею насчет крышки, — подумал он с гордостью. — Эти в жизни бы не додумались. Серые мыши. Сила не в мышцах, а в том, что у человека в голове. И я, который умнее их, всех вместе взятых, вынужден драить туалеты, не вылезать из нарядов и лежать на липком столе?»

«Потому что ты — слабый», — вякнул тихонечко голос внутри, и сержант-ефрейтор, вздохнув, согласился. Да, слаб и безволен. Надо прежде всего переломить себя, доказать, что сможешь сделать то, чего не могут другие. Идеи — ерунда. Вот если бы сесть за боевой компьютер, пробежаться пальцами по клавиатуре и…

Сердце у Галиуллина тукнуло в груди так сильно, что он вздрогнул. Вот это был бы действительно шаг через свою слабость. Шагнул бы он так далеко или нет? Шагнул или…

На узеньком топчане было тесно и жестко. После дрянной пищи в животе урчало.

«Калчевская проснулась, — невесело подумал Зобов. — Черт знает что! И пешком ходил, и есть поменьше старался. А работа? Все бегом, все нервы — другой бы на моем месте в глиста превратился, а я все пухну и пухну. Конституция, видно, такая… В кого же он, дай бог памяти? Мать — та вообще тростиночка. Наверное, какой-то из дедов проявился, Иван или Петр. Они постарались, точно. Вот так и бывает: живет себе человек, жизни радуется, а потом бах — и вылезло в нем то, о чем ни он, ни кто другой и не подозревали. Живот ладно. Хорошего человека, как говорится, чем больше, тем лучше. Ведь не от говна же пухну, от доброкачественного сальца собственного производства. Хуже было бы, если бы сексуальный маньяк или патологический убивец во мне прорезался. Вот тогда б я наворотил делов. Давным-давно половина Штатов в развалинах лежала. Или нет, закрыл бы входной люк, чтоб никто не сунулся, и крутил делишки вместо этого мудака Мещерякова. Подловил он меня, ничего не скажешь — умница. Сейчас наверху, наверное, такие дела ворочает — небу жарко. Скорее всего, деньги с правительства тянет. От моего имени: мол, Зобов грозится пальнуть, а я вынужден подчиняться и передаю вам, господин президент, его безумные требования. Эх, Олежка, Олежка! Зарвался ты, переиграл. Никуда тебе после этих катаклизмов не уйти. Жадность фраера сгубила».

В животе громко булькнуло. Зобов положил на гору сала ладонь, успокаивая.

«А если все же у него получится? Сострижет с верхотуры миллионов двести-триста, а то и пол-арбуза, и растворится среди просторов необъятных, как кусок сахара в стакане чая. Пластическая операция, новые документы — с такими деньжищами все можно. Скотина! Взять, да устроить ему подлянку. Он ведь на стратегической только и держится. А не будет ее — и шантажировать нечем. Взять вот и пальнуть. Не долетит ведь, собьют. Они сейчас ох как на стреме стоят — в открытый космос выйти не дадут, обстреляют лазерами головную часть. Была угроза мировому сообществу и нет ее. Как же это я раньше не подумал. Пустить, что ли? Пустить или не пустить? Пустить или…»

Спустя двадцать минут все спали. Похрапывал во сне Зобов, покачивая в такт выдохам неподъемным животом; сопел капитан, с головой укрытый кителем; постанывал во сне сержант, упираясь затылком в жесткий стул; обняв руками стол, сопел носом Галиуллин.

Через полчаса один из них проснулся. Повертел головой, как бы заново узнавая место, где он находится, тихонько встал и, стараясь не шуметь, направился в тот отсек командного пункта, где было сложено оружие — два автомата Калашникова и два пистолета системы Макарова. Взял автомат, повертел в руках и, обнаружив, что все патроны из рожка выщелкнуты, замер на мгновение. Проверил другой «калаш», пистолеты. Отсутствие боезапаса неприятно поразило его. Выждав еще несколько минут, он отомкнул штык-нож от автомата и двинулся в одном ему известном направлении.

Капитан проснулся следом. Прислушался. Вентиляторы работали, но сырость едва заметным дыханием все же проникала в помещение командно-пускового пункта, было зябко. Он поворочался на неудобном ложе и, поняв, что больше не уснет, поднялся. Включил дежурное освещение. Голова побаливала, как после «перебора».

«Заболеть еще не хватало», — невесело подумал он. Налил в бокал остатки воды из чайника, достал из аптечки пару таблеток аспирина «УПСА» и, подождав, пока отпляшут пузырьки воздуха, выпил кисловатую теплую жидкость.

— Опохмеляешься? — раздалось с топчана.

Зобов нехотя принял сидячее положение, с усилием потер ладонями мятое со сна лицо.

— Живот чего-то болит, — пожаловался он капитану. — Отравил ты меня своей заморской лапшой. Дай-ка там из аптечки что-нибудь.

— Ефрейтор, хватит дрыхнуть, — скомандовал Ефимов. — Дай генералу ношпы. Тебе говорят!

Галиуллин, оправляя на ходу вылезший из-под ремня китель, полез в ящик.

— Не надо было дрыхнуть, — недовольно сказал Зобов. — Вредная привычка.

— Сами ведь говорили — предки плохого не придумают.

— Да? — удивился Зобов. — Не может быть!

— Говорили, — упрямо сказал Ефимов. — Ефрейтор вам подтвердит.

— Он не подтвердит, — сказал Зобов. — Младший по званию не имеет права оспаривать утверждения старшего.