Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах

В эти дни из Советского Союза сюда непрерывным потоком шли грузы: медикаменты, продовольствие, одежда, строительные материалы. В подземных убежищах, которых здесь появилось очень много, были развернуты советские госпитали для пострадавшего мирного населения и раненых бойцов. За последние месяцы резко увеличился и поток боевой техники из Советского Союза.

Я все никак не могла смириться с видом разрушенного Пхеньяна. Вместо прекрасного, зеленого города со старинными дворцами и храмами, полного ярких цветов и вековых деревьев, были груды развалин. Раньше на восточной окраине города имелось всего одно кладбище, где были похоронены советские солдаты и офицеры, освободившие Корею. Теперь весь Пхеньян превратился в кладбище. Американские солдаты выжгли парки, срубили вековые кедры и плакучие ивы. Железнодорожные мосты, соединяющие остров Янгакто с городом, рухнули в реку.

В самом городе и его предместьях Реньхисан, Мангендэ и Чхильгор вскоре обнаружили массовые могилы расстрелянных и замученных.

Тут мы встретились с откровенным геноцидом, запланированным в военных штабах Соединенных Штатов. У пленных американцев находились листовки:

«Корейцы отличаются от американцев. Следовательно, не должно быть человеческого сочувствия. К ним надо быть беспощадным, только беспощадным».

У одного американского солдата отобрали дневник, и там имелись такие слова:

«Мне нравится стрелять прямо в лоб… Направляя дуло винтовки раненому в лицо, который умоляюще смотрит на меня, я испытываю настоящую гордость за себя, за всех нас. Прицеливаюсь точно в висок. Когда после моего выстрела у жертвы разваливается череп и из глазницы выпадает глазное яблоко, я знаю, что сделал меткий выстрел».

Такие же дневники в свое время находили у убитых гитлеровских солдат. «Ами» внесли кое-что свое: они снимали скальпы с мужчин, женщин и детей.

Особенно зверствовал в провинции Хванхэ уезда Синчхон некий лейтенант Гаррисон. Этот садист уничтожил более тридцати пяти тысяч мирных жителей! Убивал дубинкой или же приказывал продевать жертве в нос и уши проволоку, после чего человека таскали по улицам. Гаррисона поймали, и теперь мы спешили на пресс-конференцию, где он будет отвечать на вопросы корреспондентов иностранных газет. Говорили, на пресс-конференцию приведут офицеров, захваченных несколько дней назад в боях на подступах к Сеулу.

24 ноября генерал Макартур бросил свои войска в контрнаступление, которое многозначительно назвал «последним и решающим». Но увы. Только за одну неделю были разгромлены четырнадцать дивизий американских и южнокорейских войск, турецкая бригада, английский батальон — шестнадцать тысяч солдат и офицеров бежали с поля боя или попали в плен. На севере 10-й американский корпус попал в окружение и был истреблен.

Макартур пытался свои неудачи свалить на вашингтонских политиков, которые-де сдерживают его действия, «повисли на руках». Трумэн объявил о введении чрезвычайного положения в Соединенных Штатах, сместил военного министра Джонсона, заменив его Маршаллом. Газеты откровенно высказывались за то, что пора бы дать отставку и Макартуру. Намекали, что звезда Трумэна закатилась, обличали его в том, что он окружил себя «торговцами влиянием» — взяточниками. Секретарь Трумэна берет взятки наличными и предметами роскоши. Его военный адъютант получил за оказанные услуги семь холодильников. Возле президента организовалась целая группа людей, которых стали называть «пятипроцентниками», так как они получали пять процентов от доходов с заключенной с их помощью сделки. Трумэн оправдывался:

«До тех пор, пока существуют люди, дающие взятки, будут существовать и люди, готовые получить взятки. Это утверждение в одинаковой степени относится как к частному бизнесу, так и к государственному и правительственному бизнесу. Это имеет место и в области промышленности и банковского дела, и в федеральном правительстве. Коррупция неизбежна».

Здание, где должна была состояться пресс-конференция, находилось неподалеку от Хэбансанского парка. Оно каким-то чудом уцелело. Неподалеку устроили бомбоубежище на случай налета американской авиации. Правда, за последнее время налетов не было, и люди постепенно успокоились.

В зале пар валил изо рта. Сидели в пальто и головных уборах. Нас, как гостей, усадили поближе к сцене, где, собственно, и должна была происходить беседа корреспондентов разных стран с военнопленными.

Когда их ввели под конвоем в зал, я даже привстала с места, протерла глаза. Не поверила: капитан Маккелрой! Он был все такой же, каким я помнила его по Токио: сытенький, ухоженный. Только исчезла снисходительная улыбка и глаза утратили выражение наглой самоуверенности. Это был просто военнопленный, уже успевший привыкнуть поднимать руки. Он зябко кутался в военное плащ-пальто с капюшоном. Капюшон был отброшен на плечи, и светлые волосы Маккелроя растрепались.

Их было пятеро. Они сели на указанную им скамейку лицом к залу, так что мы могли их рассматривать.

— Это и есть тот самый Маккелрой, — тихо сказала я Аверьянову. Но Маккелрой, по-видимому, услышал и заскользил по залу беспокойным взглядом. Наши глаза встретились. Он криво усмехнулся и тут же отвел глаза. В памяти мгновенно встала картина: банкетный зал ресторана «Империал», легкая экзотическая музыка, танцы Саи Шоки… С какой развязной уверенностью говорил тогда Маккелрой о пиратстве, агрессии, об индивидуальной инициативе… Как там? «Корея — это мастерская, где американцы имеют шанс создать прототип такого мира, каким они хотят видеть весь мир…»

Рядом с Маккелроем сидел прославившийся своими зверствами в провинции Хванхэ лейтенант Гаррисон, плечистый рыжеватый человек лет под сорок, с массивной челюстью и набрякшими веками. Он сидел прямо, ни на кого не смотрел, ворот его темно-зеленой рубахи был вызывающе распахнут.

Когда чехословацкий журналист спросил, правда ли, что он, офицер американской армии, загнал в Синчхоне в бомбоубежище двести детей и стариков, облил их бензином и сжег, Гаррисон спокойно ответил:

— Да, так все и было. Мы там сожгли живыми шестьсот пятьдесят корейцев. Потом еще пятьсот двадцать корейцев и кореянок с детьми по моему приказу загнали в бомбоубежище бывшей уездной милиции и взорвали их всех.

В зале раздались возгласы возмущения. Но Гаррисон, стараясь их перекричать, докладывал:

— Многих, кажется тысячи две, я приказал потопить в водохранилище Намбу.

Это был вызов! Он упивался ужасом журналистов и, по-видимому, чувствовал себя героем.

— Правда ли, что по вашему приказу детей отнимали от матерей?

— Да, я приказал. — Слово «приказал» Гаррисон произносил с особой гордостью — как же! Он имел неограниченную власть над несчастными, и это, вероятно, были счастливые мгновения в его жизни. — Детей вместо воды поили бензином, и они все умерли мучительной смертью… — Гаррисон радостно продолжил: — Потом мы насыпали им рисовую солому на голову, облили бензином и подожгли. В двух портовых складах мы убили четыреста женщин и сто два ребенка.