Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах

Щетинкина усадили на почетное место, на котором обычно сидит сам хозяин. Петр Ефимович хоть и бывал до этого в юртах, но его интересовало, как живет Максаржав. Справа от входа — большая железная кровать с шишечками, застланная атласным одеялом. Над ярко раскрашенными сундуками — портреты Ленина и Калинина, фотографии родственников. Сидели за низким столиком на туго свернутых кошмах. Жена Максаржава Цэвэгмид, миловидная черноглазая женщина, поднесла Щетинкину пиалу с чаем, держа ее двумя руками. Он принял ее так же церемонно, обеими руками. Кирпичный чай без сахара был черный как деготь. Чай пили небольшими глотками, не торопясь. Петр Ефимович вспомнил, что точно таким чаем угощал его Максаржав в своем шатре-майхане близ Белоцарска. Хатан Батор улыбнулся. Сказал:

— Все было совсем недавно. И так давно…

— У нас принято говорить: все хорошо, что хорошо кончается.

После чая начался обед. Петру Ефимовичу сам Хатан Батор подал лучшие куски, вынув их из дымящегося котла: баранью лопатку и крестец. После мяса Цэвэгмид подала в пиалах суп-хоршо. Суп заедали молочными пенками, пили из серебряных пиал кумыс.

Щетинкин знал главную беду Монголии: почти треть ее населения, молодежь, была загнана в монастыри, а их насчитывалось несколько сотен, а то и тысяч. Лучшие земельные угодья принадлежали духовным владыкам.

— Теперь народ проснулся, землю, пастбища отберет, — говорил Максаржав.

В общем-то немногословный, он любил говорить о политике, даже начинал спорить с теми, кто с ним не соглашался. Он мог терпеливо слушать, спорить. Но становился нетерпимым, если кто-то пытался вмешиваться в его дела. Тут пощады не было даже любимой жене. Однажды Цэвэгмид посетовала:

— Ты совсем не бываешь дома. То ты воюешь на южной границе, то на западной. Я очень беспокоюсь за тебя.

Свидетелем этой сцены был Сундуй-Сурэн, который лежал на войлоке, притворившись спящим. Максаржав вспылил, сказал строго:

— Жена не должна вмешиваться в государственные дела мужа.

Таким был народный герой Хатан Батор Максаржав, прославленный полководец монгольской революции, новый друг Петра Щетинкина.

О чем они говорили в последний вечер? Да ни о чем. Им приятно было сидеть вот так, вдвоем, в мирной тишине, осознавать, что главное дело их жизни сделано. Ну а то, что будет — может быть или не быть — не так уж важно… Люди общаются не словами, а душой, пониманием важности момента. А слова каждый произносит про себя.

Вышли из юрты. Бескрайняя ночь тяжело лежала, распластавшись над горами и котловиной, в которой утонул город. На холме, в северо-западной стороне, мрачно проступал силуэт гигантского пирамидального храма с крылатой крышей. Заливисто лаяли собаки. Лишь редкие огоньки в окнах домов да звезды освещали глухую, как стена, темень.

Странное чувство овладело Щетинкиным: он вдруг ясно осознал, что в самом деле завершилось главное в его беспокойной биографии. И словно бы все последние годы не сам он продвигался вперед, а что-то неукротимое вело его. Окопы германского фронта, тысячи смертей, потоки крови, Ачинск, борьба с контрреволюцией, Баджей, переход через горящую тайгу, бои за Белоцарск, врангелевский фронт, встреча с Ильичем, поход в Монголию, погоня за Унгерном…

…Наутро он покидал Ургу. Был удивлен и обрадован, когда увидел Максаржава. Пришел попрощаться…

— Здесь не прощаются, — сказал Хатан Батор, посмеиваясь. — Для прощания существует специальное место.

Он пригласил Щетинкина в свою машину. Когда отъехали от Улан-Батора километров тридцать на север, военный министр приказал остановить машину. Они поднялись на высокий холм, откуда на многие километры просматривалась степь.

— Прощальная горка. Так называется эта сопка… — произнес Максаржав с печалью в голосе.

Здесь они и простились. Щетинкин уезжал в Москву, и обоим казалось: простились навсегда.

Максаржав в самом деле подал правительству заявление, в котором говорилось:

«Народное правительство ликвидировало тиранию и предоставило нашему народу подлинную свободу, положив начало просвещению и прогрессу. В соответствии с идеалами народной власти настоящим отказываюсь от присвоенных ранее мне титулов бейса, чин-вана, а также от княжеского титула. Как член Народной партии, верный своим клятвам, я заверяю партию, что буду и впредь, не жалея своей жизни, бороться за дело народа».

Государственные умы стали в тупик: получалось, будто у прославленного полководца отбирают все его титулы, некоторые из которых были присвоены ему опять же народным правительством. Вскоре выход был найден:

«Считая необходимым отметить подвиги Максаржава и руководствуясь существующими правилами награждения соотечественников и иностранцев, народное правительств во постановило наградить Максаржава тысячей ланов и добавить к его званию Хатан Батора слово «ардын» (народный) и впредь именовать его «Народный Несокрушимый богатырь».

Максаржав только развел руками.

Распрощавшись с монгольскими друзьями, Щетинкин выехал в Москву, куда его вызвали для изучения опыта разгрома Унгерна. Петр Ефимович должен был рассказать командирам — слушателям военных академий не только о помощи монгольскому народу в разгроме банд Унгерна, а охватить события на Дальнем Востоке и в Сибири, в Туве и в Монголии как бы в целом. Как войска Красной Армии, НРА ДВР и Временного народно-революционного правительства Монголии вели бои по уничтожению банд Унгерна на территории Монголии? Было известно: этому освободительному походу большое значение придавал Ильич. Щетинкину пришлось напряженно изучать трудную и сложную операцию, постигая сокровенную суть ее. Действия сводного партизанского отряда Щетинкина, с приданным батальоном 232-го полка 26-й дивизии, и двумя эскадронами 29-го полка 5-й дивизии, в этой операции были смелы, решительны; действия 35-го кавполка Рокоссовского тоже были смелы и решительны, но, конечно же, не они определяли исход операции. Впервые, анализируя события, в которых довелось самому участвовать, Щетинкин осознал их необычность и размах. Понял, что ликвидация унгеровщины способствовала подъему революционного движения в Монголии, Туве и в других странах Востока. Щетинкину пришлось мыслить большими военно-стратегическими и политическими категориями. И постепенно все, что произошло за годы гражданской войны, стало казаться ему неким труднообъяснимым чудом — сильнейшие страны мира, входившие в Антанту, вооруженные пушками, танками, аэропланами, потерпели поражение, столкнувшись с молодой Советской Республикой. Потерпела крах кайзеровская Германия, потерпели крах ставленники Антанты белочехи, уничтожены Колчак, Врангель, Деникин, целое сонмище претендентов на российский престол. Особенно сильное впечатление за границей произвел разгром адмирала Колчака, у которого в руках были богатства всей Сибири, Урала, Дальнего Востока, золотой запас страны. Америка, Англия, Франция, Япония подпирали его со всех сторон, и казалось, голодному, изнуренному империалистической войной пролетарию, мужику, разутому и раздетому, никогда не одолеть международную силу… Это было Чудо революции!.. Оно свершилось. И Щетинкин и его товарищи были причастны к нему: они творили его сами…