Пантелей Михайлов - Операция «Сокол»

Теперь на него возлагалась ответственность за ликвидацию фашистского агента или агентуры. Да, это была ответственная задача — и военная, и политическая, и моральная. Согласитесь, даже в мирное время сознавать, что рядом с тобой ненадежный товарищ, который может подвести в любую минуту, — чувство гнетущее, а тут — шпион в полку, среди твоих боевых друзей, на передней линии фронта. Выявить и обезвредить его, не сея паники, стало задачей операции, получившей кодовое название «Сокол». На помощь нашей группе контрразведка фронта направила капитана Потапова, который должен был работать в тесном контакте с нами, однако в подчинение капитана Обухова не входил, а подчинялся контрразведке дивизии, майору Шамину. Капитан Потапов прибыл к нам маршевой ротой в звании старшины. Посовещавшись, было решено «посадить» его во взвод связи радистом, где как раз оказалось свободное место...

Вскоре же наш полк вывели во второй эшелон, его место на передовых позициях занял 882-й стрелковый полк.

Бдительность, как известно, всегда граничит с подозрительностью, тут важно не потерять чувство меры, сохранить контроль над собой. А мне казалось, что я теряю и то, и другое. Постоянно был настороже, следил за работой сотрудников штаба, связистов, хотя понимал, что это нелепо. Поздним вечером, заперев сейф, где хранились полевые карты и приказы, я оставлял неприметный для непосвященного знак на замке и дверце, спозаранок бежал проверить: нет, никто в сейф не лазил.

Словом, я не знал ни сна, ни покоя, и все напрасно. Враг никак не проявлял себя. Никакой ниточки, а ведь она должна быть. Должна! Я рассуждал так: если задача агента — передача разведданных о нашем переднем крае, то, сидя во втором эшелоне, он терял всякую ценность. Поэтому он будет искать повод попасть на передовые позиции, к этому его могла подтолкнуть и забота о собственной безопасности, там у него больше возможностей уйти в случае провала.

И вот такой случай произошел, к тому же во взводе связи.

Был обеденный час. Связисты ушли в столовую. Командир взвода лейтенант Егоров задержался за рабочим столом — просматривал документы. Он не сразу обратил внимание, что в помещении остался сержант Соловьев. Сержант против обыкновения выглядел несколько растерянным, в руках держал свой вещмешок и точно не знал, что с ним делать.

— В чем дело, сержант? — спросил Егоров. — Почему не идете на обед?

Такой естественный вопрос будто смутил Соловьева.

— Сейчас... иду, — ответил он, продолжая держать вещмешок в руках.

— Что случилось? — снова спросил Егоров. — Положите мешок, объясните, что же произошло?

Соловьев опустил вещмешок на пол, медленно приблизился к столу.

— Я, товарищ лейтенант, хотел обратиться к вам с просьбой, — как-то нерешительно начал он. — Если вы располагаете временем, прошу выслушать меня. Если вы помните, когда мы переходили сюда, я по вашему приказу остался сопровождать имущество полка. Все уже было упаковано и погружено, когда какие-то гражданские люди принесли раненого солдата. Ранение было тяжелое, смертельное. Автоматная очередь в живот. А солдат был в полном сознании. Говорил, повторяя одно и то же: «Я поправлюсь, мы с тобой дойдем до Берлина. Если умру, ты отомсти за меня... отомсти...». Мы оказались земляками. Он умер по дороге в медсанбат. Он умер, но его слова день и ночь стоят у меня в ушах... — Соловьев поглядел в окно, вздохнул. — Поэтому прошу вас, товарищ лейтенант, отпустить меня на передовую.

— Просишься в бой? В стрелковую роту? — Егоров не смог скрыть удивления.

— Именно так, товарищ лейтенант, в бой, в атаку, с винтовкой в руках, — мимолетная усмешка тронула губы сержанта. — Если я вас не убедил, то есть не обосновал причину тому, добавлю еще: меня мучает совесть, что я отсиживаюсь в штабе, когда другие гибнут. Что я скажу людям, землякам после войны?..

— Прекратите демагогию, сержант! — не выдержал Егоров. Он чувствовал фальшь и в голосе Соловьева, и в самих словах, видел его уклончивый взгляд, и в нем нарастала неприязнь к нему. Егоров знал Соловьева как хорошего радиста, исполнительного, дисциплинированного солдата. Ну, а что же он представляет собой как человек? Необщительный, даже скрытный, и это все. А может быть, его в самом деле совесть мучает? Хотя по виду этого не скажешь... — Я просто так замены вам не найду, сержант, — произнес Егоров хмуро. — Но вопроса не снимаю. Обдумаю. Можете идти...

Соловьев как-то заискивающе улыбнулся и вышел.

Лейтенант Егоров снова взялся за документы, но сосредоточиться не мог. Мысли крутили вокруг сержанта и его неожиданной просьбы. Поражало его поведение радиста, словно увидел его с изнанки, и это было неприятно, вызывало недоверие и подозрительность.

— Каков же он тип, — раздраженно заключил Егоров, складывая документы в папку, — святой мученик...

В это время в кабинет вошел капитан Обухов.

— Ты все корпишь? А я ищу тебя в столовой, — проговорил весело. — Почему такой смурной, лейтенант?

— Всевидящее око контрразведки, — усмехнулся Егоров. — Присядь, послушай. Тут у меня произошел странный разговор...

— Чего же здесь странного, не пойму, — удивленно пожал плечами Обухов, выслушав рассказ лейтенанта. — Каждый рвется на передовую, в бой.

Егоров досадливо поморщился.

— Странность в поведении Соловьева. Если бы он пришел и сказал прямо и просто: «Хочу бить фашистов своими руками» или что-то в этом роде, я бы понял его.

— Ты его в чем-то подозреваешь?

— В неискренности.

— Ну, это не самый большой грех. Может быть, его обстоятельства вынуждают. Личные, семейные...

— А он разве женат?

— Ну, командир! — Обухов весело рассмеялся. — Чему тебя учат в комсомоле? Ты обязан знать и прадедушку, и прабабушку своего подчиненного.

Шутка капитана пришлась в точку.

— Я только сегодня понял, что совсем не знаю своих людей. Это плохо. — Егоров осуждающе покачал головой.

— В этом ты прав, — серьезно заключил Обухов, вставая, — А Соловьева я бы отпустил. Зачем мучить человека. Радиста подберешь. Хочешь, помогу... Ну, а теперь пошли в столовую.

Наш 889-й полк получил приказ о передислокации. К вечеру пошел снег, предвещая наступление зимы. Ночью подразделения вышли на марш. Шли ровно, в темпе, укладываясь в расчетное время. Без задержки переправились через Днепр. Брезжила заря, когда полк вступил в село Стрешин, где было приказано занять исходные позиции для наступления. Стрешин — богатое село, большое. Дома в основном кирпичные, просторные и светлые. Вид село имело совсем мирный, его как будто не коснулась война.

В одном из домов на центральной улице разместился штаб полка. Я обходил комнаты дома, поражаясь уюту и богатой обстановке. Люди в военной форме как-то не вписывались в интерьер, казались лишними, ненужными гостями. Однако они были здесь хозяевами, деловито устраивались, размещали свое имущество. В одной комнате два писаря раскладывали бумаги и карты на столах, машинистка — старший сержант устанавливала свою машинку. Самую дальнюю комнату, выходящую окнами во двор, обживали связисты. Два молодых радиста скучали без дела в ожидании работы, третий, старший, сидел за рацией. Сам командир лейтенант Егоров расположился у окна, наблюдал за двором — там солдаты тянули телефонный кабель. Вид у Егорова был утомленно-настороженный. Да и всех томило ожидание: было известно, что в этот день начнется наступление на деревню Папортное, где противник сосредоточил крупные силы. До приказа, по которому заговорят пушки, руша эту мирную тишину, и который поднимет в атаку все подразделения, оставались считанные часы, может, минуты...