Виталий Олейниченко - Красное золото

Это было написанное от руки (судя по отсутствию ошибок — штабным писарем) донесение за подписью некоего комиссара с совершенно крестьянской фамилией Сапкин. В документах более позднего периода оная фамилия мне не встречалась, из чего я сделал вывод, что комиссар вскорости был либо убит, либо переведен на другой участок революционной борьбы.

В неплохо сохранившемся весьма пространном сообщении, адресованном в политотдел дивизии (командиры писали своему начальству, комиссары — своему, а документы, проходящие по линии партии всегда хранились бережнее), товарищ Сапкин доводил до сведения вышестоящего начальства, что при занятии передовыми частями его, комиссара Сапкина, пехотного полка станции Узловая, были понесены такие-то потери на дальних подступах, такие-то — на ближних, а сам поселок был взят наступавшими ротами фактически безо всякого сопротивления, ежели не считать таковым попытки одиночек и небольших групп белогвардейцев постреливать с чердаков и из подворотен. Далее извещалось, что непосредственно на станции был совершенно уже без боя захвачен эшелон в составе паровоза, штабного вагона, двух переоборудованных под казарму «теплушек», вагона для перевозки лошадей, товарного вагона (пустого) и одной открытой платформы со стоявшими на ней двумя расчехленными трехдюймовыми полевыми орудиями.

Вот! Именно эта несуразность и заставила меня обратить особое внимание на эту в общем-то обычную победную реляцию: две теплушки — это больше сотни солдат, артиллерийские орудия расчехлены — стало быть, готовы к бою. А боя-то никакого и не было! Вот и товарищ Сапкин пишет: «…не встретив ни малейшего сопротивления…»

Куда же тогда подевалась целая рота колчаковцев? Драпанула, не приняв боя? Не в характере, хотя бывало, конечно, и такое. Бывает — и гвардия бежит, сломя голову… Но тогда — куда эта рота драпанула? На восток, пешком по колее — так красные все одно догнали бы. Тогда — в тайгу? Оказались бы в тылах противника и рано или поздно были бы отловлены. Не красными, так «зелеными». С гарантированным летальным исходом. И потому оба варианта — глупее не придумаешь. Значит, не драпанули, а планомерно отступили. А пустой товарный вагон говорит о том, что отступили, спасая какой-то груз, причем груз очень и очень ценный, поскольку его не взорвали вместе с эшелоном, что было бы, честно говоря, гораздо проще, а, реквизировав под расписку подводы у местного населения, о чем так же упоминает велеречивый комиссар, предпочли исчезнуть в тайге. Со слов станционных аборигенов, лишившихся колесного транспорта, товарищ Сапкин далее сообщает, что колчаковцы загрузили телеги снарядными ящиками, на основании чего делает следующий вывод: «…полагаю, белые вывезли со станции небольшой запас артиллерийских снарядов».

Ну конечно же «небольшой», дорогой ты мой товарищ комиссар! Разве же мог ты написать, что жлобы-белые в действительности вывезли целый вагон, то есть фактически — боезапас на сутки стрельбы двухорудийной батареи! Да тебе бы за такое дело по законам военного времени знаешь, что сделали бы? Знаешь. А потому срочно надо покаяться.

И комиссар послушно кается, бия себя в пролетарскую грудь пролетарским же кулаком: «…в виду больших потерь и крайней усталости личного состава организовать преследование контрреволюционной банды не представилось возможным. Высланные на следующее утро разъезды следов обоза не обнаружили». Три ха-ха! Следы, скорее всего, конечно же обнаружили, потому как большой медлительный обоз — не булавка, но доложить об этом — значило бы догонять, подставляться под пули… Дур-раков нет, как говаривал Буратино.

В общем, роту белых с вагоном огнеприпасов комиссар, попросту говоря, прошляпил. Между прочим, бескомпромиссные товарищи по партии — вроде грозного немца Бильке — вполне могли своего незадачливого коллегу Сапкина за это дело поставить к стенке, поэтому-то он и не фигурирует в более поздних событиях.

А потом из штаба 2-й армии Дальневосточной Республики пришел приказ не снижая темпов и не считаясь с потерями продолжать успешно начатое наступление. Полки красных, сметая на своем пути остатки Империи, девятым валом покатились на восток и про исчезнувших белых как-то забыли: подумаешь, вагон снарядов. Их тогда составами и складами захватывали, так что было бы о чем сожалеть…

Удивительно другое. Комиссару Сапкину, судя по всему — обычному пролетарию из фабричных или из разагитированных в семнадцатом году солдат, вряд ли читавшему что-либо кроме «Капитала» (для души на сон грядущий) и приказов из вышестоящих штабов и Военно-Революционных Комитетов (по обязанности), вполне простителен легкомысленный вывод о характере вывезенного с Узловой груза. Но как такую вопиющую глупость не поняли в тех самых вышестоящих штабах его более мудрые товарищи? Разве только — халатность, горячка боев, большой объем победных донесений, а то, глядишь, и скрытая измена… Ведь, кажется, куда как просто понять, что озлобленные поражениями белые, имея два исправных артиллерийских орудия и вагон снарядов, скорее всего использовали бы их по прямому назначению, а именно: молотили бы шрапнелью без перерыва наступающие цепи красных на дальних и ближних подступах. А то, что не успели бы расстрелять, просто взорвали бы вместе с эшелоном и железнодорожными путями, не дав противнику захватить в качестве трофея огневой запас, чего уход в тайгу, кстати, не гарантировал, а заодно и максимально затруднив продвижение большевиков на восток. Так, между прочим, обычно и происходило, если только подпольщики всякие колчаковцам планы не ломали, что тоже частенько приключалось… Я уж не говорю о том, что ни один нормальный боевой офицер не поставит вагон со снарядами между «теплушками» для солдат.

Из всего вышеизложенного я сделал один вполне логичный вывод, полностью, правда, повторивший версию комиссара о том, что белые увели в тайгу обоз, чтобы обезопасить груз из брошенного на Узловой эшелона. Но я был категорически не согласен с товарищем Сапкиным в его оценке характера данного груза. Это, разумеется, были никакие не снаряды.

По вышеизложенным причинам это не были так же ни патроны, ни винтовки, ни пулеметы, ни запчасти аэропланов, ни прочая военная дребедень.

Но что же тогда это было?

Днем я могу работать только механически: читать, искать необходимую информацию, делать выписки и формулировать промежуточные итоги изысканий. Но вот мыслить, обобщать и экстраполировать у меня получается исключительно ночью, когда за окном тихо, не мешает ни радио, ни телевизор, ни истошные вопли младенца в квартире наверху. Поэтому сейчас, в третьем часу ночи, я сидел на кухне, пил очередную кружку крепкого растворимого «Ориноко», который предпочитал прочим сортам в основном за его дешевизну, и перечитывал сделанные в архиве записи, пытаясь найти погрешности в своих рассуждениях.