Ежи Зюлковский - Группа «Михал» радирует

Наступило 22 июня 1941 года. Утром вбежал взволнованный Медард Конечный: «Гитлер напал на СССР!» Мы с Игорем Мицкевичем бросились к Арцишевскому сообщить ему об этом потрясающем известии.

Мы и все истинные польские патриоты понимали, что теперь сможем принять участие в борьбе с захватчиками. Противники же нашей группы рассчитывали на сокрушительные удары гитлеровцев по «оплоту большевизма». Ослепленные ненавистью к СССР, они не отдавали себе отчета в том, что победа Гитлера повлекла бы за собой длительную неволю для порабощенных народов Европы. Их злобное тупоумие точно выразил Адриан: «Ничему они не научились и никогда не научатся. Увидите, большинство из них останется за кордоном. На родину они не вернутся. Это будет, так сказать, польская белая эмиграция».

Конечно, «Левица демократычна» на созванном ее активом собрании высказалась за необходимость вместе с Красной Армией вести борьбу с общим врагом, угрожающим нашим народам. В резолюции, направленной Советскому правительству, мы изложили свое мнение о насущной потребности объединить усилия для борьбы с гитлеризмом и положить начало новым польско-советским отношениям. Многие в личных заявлениях выразили желание непосредственно участвовать в войне, а почти все коммунисты решили немедленно вступить в ряды Красной Армии.

Истек июнь. С фронта приходили известия одно другого тревожнее. Красная Армия отходила. Было ясно, что срабатывает фактор внезапности нападения.

По лагерю разнесся слух о предстоящем нашем переезде из Козельска, и действительно, в первых числах августа нас известили об эвакуации из прифронтовой полосы, а через три дня мы уже были на станции Грязовец под Вологдой. Обладая уже изрядным опытом, мы довольно быстро наладили нормальную жизнь и на новом месте.

А тем временем сообщения с фронта становились все хуже. Немецкие танковые клинья врезались в глубь советской территории. С севера наступали финны, с юга — румынские войска и ударный кулак немецких частей. Моторизованные корпуса переправились через Березину и достигли Днепра. Завязались бои под Киевом…

Через несколько дней к нам приехали представители Генерального штаба Красной Армии и предложили принять участие в борьбе с врагом. Добровольцы будут переброшены в Польшу в целях проведения операций в тылу противника. Нас заранее предупреждали, конечно, об опасном и ответственном характере этой работы, подчеркивая при этом важность ее для хода войны.

«Левица демократычна» поддержала это предложение, тогда как санационные деятели пытались воспрепятствовать его осуществлению. Штабисты всякими путями стали оказывать сильное давление на добровольцев, пытаясь удержать их от такого шага. Арцишевскому сулили блистательную будущность в послевоенной Польше, возрожденной с помощью Англии и Америки, если он откажется от переброски нашей группы. Збышека Романовского уверяли, что нет смысла спешить и идти на подобный риск, когда есть другой, прекрасный выход из положения: генерал Сикорский подпишет соглашение и включит нас в состав войск, сформированных на Западе. А пока мы будем три месяца ехать до Владивостока, да потом еще три плыть через океан, затем три месяца подготовки… смотришь — кончится и война. Сташека Винского обхаживал майор Недзельский, уговаривая подождать приказа польского главнокомандования. А такая, мол, борьба, которую предлагают нам, малоэффективна. Не гнушался он при этом и ссылками на давнюю свою дружбу с его родителями. С Игорем Мицкевичем и со мной постоянно затевал «душеспасительные» беседы Петр Климан, наш однополчанин. Нам готовы были великодушно простить левые взгляды, лишь бы мы отказались от переброски в Польшу.

Нажим, уговоры и угрозы делали свое — ряды «Левицы демократычной» заметно поредели. Наша группа, однако, твердо стояла на своем, заявляя, что мы хотим сражаться на территории своей страны, а не отсиживаться на печи.

Вскоре наше согласие на переброску было оформлено официальными документами. Подписавшись под ними «подпоручник Войска Польского», я, как и Арцишевский, подчеркнул тем самым, что и в дальнейшем мы остаемся военнослужащими польской армии и исходим из принципа нашей государственной самостоятельности. Мы считали, что, как польские подданные, не можем вступать ни в какую другую армию: ни в советскую, ни в английскую, но должны оказывать посильную помощь всем, кто сражается с нашим общим врагом. Такая постановка вопроса была встречена советскими представителями с полным пониманием.

Арцишевский, дав согласие на переброску в Польшу, написал генералу Сикорскому большое письмо, в котором отмечал, в частности, благоприятные условия для возобновления переговоров с советской стороной. Одновременно он уведомлял о принятом нашей группой решении начать борьбу с гитлеровцами на оккупированной польской территории.

Известие о том, что мы со дня на день будем переброшены на территорию Польши, распространилось по лагерю молниеносно. Приходили товарищи, поздравляли, давали советы, как лучше организовать конспиративную работу. Были, конечно, скептики, пытавшиеся нас запугать: там-де всюду немцы, служба безопасности у них поставлена так, что и мышь не проскочит, и мы, дескать, идем на верную смерть.

Однако мы оставались непреклонны и ждали лишь транспорт. И вот 20 июля в сопровождении молоденького лейтенанта мы отправились в путь. В поезде нас ждали забронированные места. Проводница принесла подушки, одеяла, простыни. Заснули быстро. Через несколько часов нас разбудили какой-то шум, крики, плач. Мы выглянули в окно. На станции огромная толпа — это родные прощались с мобилизованными солдатами. И до сих пор в моих ушах незабываемые и волнующие слова:

— Ванюша, воюй за нашу родину, только возвращайся живой. Хоть без рук, без ног, но живой. Я всегда с тобой буду, буду за тобой ходить, жалеть, холить…

В Москве перроны запружены народом. Все куда-то спешат. Несмотря на неутешительные сведения с фронтов, нет и признаков паники. Хорошо поев в ресторане, мы вышли на площадь в ожидании машины. Скоро прибыл грузовик, который отвез нас в подмосковную дачную местность. Остановились мы в небольшом доме отдыха.

Полнейшая тишина позволяет полностью расслабиться. Отличное питание в прекрасной столовой, ванна — все эти роскошества приводят нас в прекрасное расположение духа. Силы восстанавливаются не по дням, а по часам. Врачи дотошно исследуют состояние нашего здоровья, расспрашивают, что нас беспокоит. Зубной врач ставит пломбы, залечивает каждую щелку.

Постепенно мы втягиваемся в атмосферу конспирации. О нашем присутствии здесь никто не должен знать. Нельзя говорить, кто мы и зачем прибыли.