Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

С этими словами Шерборн перебросил ружье через левую руку и взвел курки.

Толпа сразу отхлынула назад и рассыпалась в разные стороны, а Бек Гаркнесс улепетывал за другими, с жалким, униженным видом. Я бы мог остаться, если б захотел. Но я не захотел.

Я отправился к цирку и бродил у задней стороны палатки, покуда не ушел сторож, а потом без церемоний нырнул под парусину.

Положим, у меня была золотая монета в двадцать долларов и еще кое-какая мелочь, но я решил лучше сберечь их на черный день: кто знает, что может со мной случиться — так далеко от дома, между чужих людей? Надо быть очень осторожным. Я не прочь просадить деньги на цирк, когда нет другого способа туда попасть, но я не вижу надобности тратить их попусту.

Это был настоящий, чудеснейший цирк Более великолепного зрелища себе и представить нельзя: все ездили на конях попарно — кавалер с дамой; мужчины, в одном нижнем белье и фуфайках, без башмаков и без стремян, сидели на седлах подбоченясь, удивительно ловко и непринужденно — их было человек двадцать, — а все леди были писаные красавицы, настоящие королевы, и разодеты в костюмы, сплошь усыпанные алмазами, которые должны стоить, по крайней мере, миллион долларов. Поразительное зрелище! Я отроду не видывал ничего подобного. А потом все они по очереди встали на седлах и поехали по кругу, грациозно покачиваясь: мужчины казались такими статными, стройными, а розовые юбочки дам развевались у них вокруг бедер, делая их самих похожими на красивые зонтики.

Но вот они начали скакать все быстрее и быстрее; потом заплясали, стоя на одной ноге, а другой дрыгая в воздухе; на бегу лошади наклонялись все больше и больше, а берейтор все ходил кругом, хлопая бичом, и покрикивал: «ги! ги!», между тем как клоун отпускал уморительные шутки. Наконец, все наездники выпустили из рук поводья, дамы подбоченились, джентльмены сложили руки на груди, а лошади поскакали еще быстрее. Тогда каждый по очереди стал соскакивать вниз на арену и раскланиваться так любезно, как я еще не видывал, а потом все скрылись за занавеской, один за другим. Публика стала бить в ладоши, кричать и бесноваться.

Во все время представления артисты показывали самые удивительные фокусы, а клоун так кривлялся, что чуть не уморил всех со смеху. Хозяин цирка не мог открыть рта, чтобы тот сейчас же не поднял его на смех с самыми забавными прибаутками. И как это ему удавалось придумывать столько шуток зараз, да так быстро, неожиданно, — просто понять не могу! Я бы не придумал столько за целый год.

Вдруг какой-то пьяный стал пробираться на арену, хвастаясь, что он умеет ездить не хуже всякого другого. Все его уговаривали, старались удержать, но он и слушать не хотел; между тем все представление остановилось. Публика кричала и поддразнивала удальца, это подзадорило его еще пуще, и он окончательно пришел в азарт; народ тоже расходился, многие бросились со скамеек вниз на арену, приговаривая: «Долой его! Вон!» Две-три женщины принялись даже голосить. Тогда хозяин цирка произнес вроде маленького спича: «дескать, он надеется, что дело обойдется благополучно, беспорядков не будет, и если этот господин обещает не шуметь больше, то он, пожалуй, позволит ему поездить верхом, только бы он сумел удержаться на лошади». Все рассмеялись и согласились, а пьяный полез на лошадь. Только успел он усесться, как в ту же минуту лошадь под ним стала беситься, метаться во все стороны, скакать и кружиться; двое из рабочих цирка так и повисли на уздечке, стараясь удержать ее, а пьяный уцепился за гриву и при каждом прыжке ноги его взлетали в воздух. Толпа повскакала с мест, кричала, хохотала до слез. Наконец, как ни старались рабочие цирка, лошадь таки вырвалась и понеслась вокруг арены, словно вихрь, а этот дурак лежал ничком на седле, цеплялся за гриву и свешивал до земли то одну ногу, то другую. Народ так и покатывался со смеху! Но, на мой взгляд, это вовсе не казалось забавным. Я весь дрожал, видя, в какой он опасности. Но скоро он вскарабкался на седло как следует, ухватил кое-как уздечку, пошатываясь из стороны в сторону; не прошло минуты, как он уже вскочил на ноги, выронил уздечку и встал как вкопанный! А лошадь продолжала скакать во весь опор. Он стоял на коне, покачиваясь так непринужденно и ловко, словно никогда в жизни и не бывал пьян, — и вдруг принялся сбрасывать с себя платье! Сюртуки, жилетки так и летали по воздуху; представьте, он сбросил их семнадцать штук! И вот очутился он перед нами, стройный, красивый, разодетый так нарядно и прелестно, как я еще отроду не видывал; он помахивал над лошадью хлыстиком, наконец, соскочил с нее на полном скаку, ловко раскланялся и вприпрыжку побежал в уборную. А публика-то так и ревела от удовольствия и удивления!

Тогда хозяин цирка догадался, что его надули, и скорчил кислую рожу. Оказалось, что это один из его же собственных наездников. Он сам выдумал эту шутку и никому не сказал ни слова. Ну-с, доложу вам, я немного опешил, узнав, что меня так искусно провели, быть на месте этого хозяина я не согласился бы и за тысячу долларов! Уж не знаю, бывают ли цирки лучше этого! Во всяком случае, для меня это было великолепно!

В тот же вечер состоялось и наше представление, только на нем присутствовало всего человек двенадцать публики — ровно столько, чтоб покрыть издержки. Да и те зрители все время хохотали, и это ужасно злило герцога. Все разошлись еще до конца представления, кроме одного мальчика, который заснул. Герцог уверял, что эти арканзасские болваны ничего не смыслят в Шекспире: им нужно что-нибудь попроще: комедию, фарс, а может быть, и того хуже. Теперь уж он сумеет угодить их вкусу. И вот на следующее утро он достал большие листы оберточной бумаги и черную краску, состряпал несколько афиш и расклеил их по городку. В афишах говорилось:

В здании суда

Всего три вечера!

Известные всему миру трагики

ДАВИД ГАРРИК МЛАДШИЙ! и ЭДМУНД КИН СТАРШИЙ!

Из Лондонского и других европейских театров Исполнят потрясающую трагедию

КОРОЛЕВСКИЙ КАМЕЛЕОПАРД, или ЦАРСТВЕННОЕ ДИВО!

Цена за вход 50 центов.

Наверху самым крупным шрифтом было изображено:

ДАМЫ И ДЕТИ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ.

— Ну вот! — сказал он, — Если уж эта строчка не заманит их к нам, значит, я плохо знаю Арканзас!

«Королевский камелеопард». — Джим стосковался по своей семье.

Весь следующий день король с герцогом провозились над театром: устраивали сцену, прилаживали занавес, устанавливали ряд свечей у рампы; вечером зал был набит битком. Когда уже не оставалось ни одного свободного места, герцог оставил свой пост у входа, прошел кругом на сцену, вышел перед занавесом и произнес маленькую речь: он расхваливал эту трагедию, говоря, что это одна из самых потрясающих, какие только существуют на свете, и пошел болтать разные небылицы про трагедию и про Эдмунда Кина Старшего, который должен играть в ней главную роль. Наконец, достаточно раззадорив любопытство публики, он поднял занавес; в тот же миг король выскочил на сцену на четвереньках, совсем голый… он был весь размалеван с ног до головы поперечными полосами разных цветов, пестрый и великолепный, точно радуга! Что там ни говори — выдумка дикая, но ужасно смешная! Публика помирала от хохота, и когда король кончил ломаться и скрылся за кулисами, зрители принялись хлопать, кричать, стучать ногами, пока он не вышел опять; то же самое повторилось еще раз. По правде сказать, мертвый развеселился бы, глядя на прыжки и ломанье старого дурака!