Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт)

Я дрожал всем телом от страха и хотел было уже молиться, обещая Небу, что постараюсь исправиться и не быть впредь таким гадким мальчиком. Я стал уже на колени, но слова молитвы замирали у меня на устах. Это представлялось, впрочем, совершенно естественным, так как бесцельно обманывать Провидение и скрывать что-либо от него. Обманывать самого себя было тоже немыслимо. Я знал ведь в глубине души, отчего не могу молиться. В сердце у меня не было искренности и правоты. Я сознавал собственное свое лицемерие. Я делал вид, будто готов отречься от греха, но в глубине души чувствовал, что не в силах на это решиться. Я заставлял себя говорить, что вы полню долг порядочного, честного человека, т. е. на пишу хозяйке этого негра и сообщу ей, где он находится. Вместе с тем я знал, однако, что лгу. Это известно было также и Богу. Я убедился в невозможности молиться неискренне.

Чувствуя себя до чрезвычайности встревоженным и смущенным, я положительно не знал, что предпринять. Наконец у меня блеснула счастливая мысль. Я сказал себе: напишу-ка я на всякий случай письмо, а затем посмотрю, буду ли в состоянии молиться? Как только меня осенила эта мысль, я почувствовал себя легким, как перышко. Все мои горести и сомнения разом рассеялись. Находясь в таком радостном возбуждении, я вытащил из кармана листок бумаги и карандаш, сел на пень и безотлагательно написал:

«Мисс Ватсон, беглый ваш негр Джим находится здесь, в двух милях ниже Пиксвилля, у мистера Фельпса, который возвратит его вам за соответственное вознаграждение.

Гек Финн».

Я чувствовал себя теперь, впервые в жизни, праведником, омывшимся от грехов, и сознавал, что мог бы теперь молиться. Я не приступил, однако, тотчас же к молитве, а, положив бумагу на колени, погрузился в размышления о том, как хорошо все закончилось и как близко я был от безвозвратной гибели. Если бы Джиму удалось пробраться в свободные штаты, я непременно попал бы в ад. Размышляя таким образом, я постепенно припомнил всю нашу поездку на плоту вниз по течению. Я видел все время перед собою Джима: днем, ночью, при свете месяца и в бурю. Мы плыли с ним вместе, разговаривали, пели и смеялись. При этом как-то ускользало от меня все, что могло бы вооружить меня против него. Зато у меня воскресали в памяти все хорошие стороны Джима и все оказанные им мне услуги. Я видел, как он после своего дежурства стоял за меня на вахте, чтобы дать мне хорошенько выспаться, — видел, как он об радовался, когда я, потеряв плот в тумане, разыскал его опять. Я припомнил радость Джима при встрече со мною в болоте Арканзасского штата, где так процветал рыцарский обычай кровавой мести, и т. д. и т. д. Он всегда называл меня дорогим своим голубчиком, всячески старался меня приласкать, хлопотал лишь о том, как бы сделать мне что-нибудь приятное, и всегда был для меня добр донельзя. Картины совместного нашего плавания по Миссисипи быстро пробегали передо мною. Я припоминал, как спас Джима, уверив людей, хотевших осмотреть плот, что у нас заразная оспа, — вспомнил, какую пламенную благодарность он ко мне тогда почувствовал и как называл меня лучшим другом, когда-либо имевшимся у бедняги Джима, и единственным другом, оставшимся теперь у него. Затем, машинально осмотревшись кругом, я увидел у себя на коленях письмо свое к мисс Ватсон. Положение мое оказывалось более чем когда-либо затруднительным. Я взял письмо и держал его в руке, дрожавшей от волнения. Дело в том, что я сознавал необходимость принять теперь же, раз и навсегда, окончательное решение. Мне предстоял бесповоротный выбор между двумя путями: праведным и греховным. Я размышлял приблизительно с минутку, так что даже инстинктивно сдерживал за это время дыхание, но затем, махнув рукою, сказал самому себе:

— Ну, что ж делать, придется, значит, идти в ад!

И разорвал на мелкие кусочки свое письмо.

Это были ужасные мысли и столь же ужасные слова, но тем не менее они были высказаны. Я не хотел брать их назад и никогда более не помышлял уже о том, чтобы исправиться. Все помышления о праведной жизни мгновенно испарились из головы, сменившись опять греховными мыслями. Я признал греховные мысли более для себя подходящими, раз я в них воспитан и с ними сроднился; праведные же мысли оказывались мне положительно не по сердцу. Я тут же принял греховное решение во что бы то ни стало выкрасть Джима опять из неволи. Если бы я мог придумать в данную минуту что-нибудь худшее, я, без сомнения, выполнил бы и это, следуя поговорке: «Семь бед — один ответ».

Размышляя о том, каким именно образом надлежит приняться за дело, я обсудил несколько разнообразных проектов и наконец остановился на одном из них, как мне казалось, наиболее подходящем. Высмотрев лесистый островок, лежавший несколько ниже по течению, я обождал, пока совершенно стемнело, осторожно отвел туда плот и спрятал его в чаще лозняка. Я сам переночевал на плоту, проснулся до рассвета, позавтракал, оделся в лучшее свое платье, связал кое-какие вещи в узел, захватил его с собою, сел в лодку и направился к берегу. Причалив несколько ниже того места, где, по моим расчетам, должна была находиться плантация Фельпса, я спрятал свой узел в лесу, на полнил челнок водою и камнями и затопил его в таком месте, где, в случае надобности, мог бы всегда его разыскать, приблизительно в четверти мили ниже маленького парового хлопкоочистительного заводика.

Устроившись таким образом, я пошел вдоль береговой дороги вверх против течения. Подойдя к фабричному зданию, я прочел на нем: «Хлопкоочистительное заведение Фельпса». Шагах в двухстах или трехстах оттуда находилась его ферма. Было уже совершенно светло, но при всех стараниях я не мог разглядеть там ни души. Мне это было, впрочем, безразлично, так как я не имел в виду сейчас же заводить знакомство с местными обывателями. Мне хотелось только уяснить себе хорошенько расположение фермы. Для выполнения составленного мною проекта надлежало явиться на ферму из селения, а не с низовьев реки. Окинув поэтому ферму взглядом, я прошел мимо, направляясь прямо к городу. Первым, кто попался мне там на глаза, оказался как раз герцог, вывешивавший объявление о «Королевской Небывальщине», где опять-таки сообщалось, что упомянутая несравненная дивная драма будет даваться всего лишь в течение трех вечеров. Эти негодяи, несомненно, отличались недюжинной дерзостью и беззастенчивостью. Я встретился с ним лицом к лицу совершенно неожиданно для себя самого. Он, казалось, очень удивился и спросил:

— Как, это вы? Откуда вас Бог несет?

Затем, очевидно, обрадовавшись, он добавил скороговоркой:

— А где же плот? Надеюсь, вы его отвели в сохранное место?

Я притворился, в свою очередь, до чрезвычайности изумленным и сказал: