Михаил Федоров - Искатель. 2014. Выпуск №4

— А завтра по телику в сатирическом листке покажут?

— Пускай. Но это же кино. Оно уважения достойно, — лаборант выпятил вперед свою куриную грудку. — Вот тебе и после этого, как Гамлет, принц датский: пить или не пить?

Дубняш засмеялся, снова прислонил к губам кружку и сделал еще один затяжной глоток:

— Я же говорил, в голове свежает.

— Вот и я утверждаю, что самые трезвые люди — это которые пьяные, — произнес лаборант.

— Помню, помню вашу лекцию в поезде. Зацепила она тогда меня, — сказал Афанасий. — Да и те лабораторные занятия, что вы тогда с приятелем устроили.

— Эх! Мне бы сейчас кафедру! Я бы развернулся. Не то, что плюгаш наш университетский. Ну, тот, что по кустам зачеты принимает.

— Не удивляйся, Дубняш, — сказал Комлев. — Мы имеем дело с большим специалистом по философии пьянства. Кстати, он работает вместе с Вороненковым.

— У меня от него и сейчас зубы болят! — подняв глаза к почерневшему от плесени своду, воскликнул Иван Карлович.

— Не у тебя одного, у Дубняша тоже, — сказал следователь.

— Значит, мы товарищи по несчастью, — Дубняш чокнулся своей кружкой о кружку лаборанта. Они сделали еще по глотку.

— Ну, как там Владлен Иванович? — спросил Комлев. — Отремонтировал машину?

— Да я же сказал, что сессия у него опять началась. Катает студенточек по-прежнему… — протянул бородач.

— Это интересно, — произнес Дубняш. — Ну вот что, Афанасий! Ты иди, куда шел. А мне вот с этим душевным человеком еще поговорить охотца.

— А ты кто это? — задиристо в упор спросил лаборант Дубняша.

— Я Афонькин кореш. И есть у нас с ним одно общее дельце.

— А, значит, тоже мент… — разочарованно сказал Иван Карлович. На глазах его уже заблестели пьяные слезинки.

Этот день был не менее напряженным, чем все другие в уходящем году. По кабинетам райотдела сновали сотрудники, что-то до хрипоты кричал в трубку дежурный, непрерывно повсюду стучали пишущие машинки, милиционеры, как в калейдоскопе, сменяли друг друга на этажах, в коридорах, в оружейке. Под окнами милиции надрывно гудели машины. В диссонанс всей этой суматохе на наружных ступеньках одинокой фигурой чуть склонился Дубняш. Прикуривая, он ждал Комлева. Когда тот появился, издалека и сверху спросил:

— Ну, что? Скребут кошки-то? К начальнику еще не тягали? — как тореадор, он отнесенной в сторону рукой помахал бумажкой.

— Что это? — спросил Афанасий, подходя.

— Объяснение в любви к милиции.

Комлев пробежал глазами. Это было заявление Вороненкова, в котором тот просил замять дело е угоном его машины, дескать, она уже нашлась, и ущерб незначительный, так, подшалил кто-то…

— Вот это да! А как же колеса, стекла; аккумулятор, кенгуру? Глазам своим не могу поверить.

— Да я же тебе говорил, — развел руками Дубняш. — Это дело яйца твоего кенгуру не стоит. Заявитель перестал волноваться. У него сейчас новые заботы.

— А не откажется потом? Ведь Владлен Иванович такая зловредная персона!

— Куда там! На, читай!

Следующая бумажка оказалась рапортом самого Дубняша. Он доводил начальству до сведения, что во время рейда дружинники застали заведующего кафедрой в его машине вместе с обнаженной студенткой. Вся эта картина живописала разнообразными фактами, деталями, штришками…

— Ну, Дубняш, ты Кулибин! Русский самородок!

— Комплименты от мужиков не принимаю; только водкой. А что, и действительно полегчало? Делу-то теперь каюк. Сам хозяин машины просит об этом.

— Лучше бы эту «Волгу» вообще не нашли, — Комлев неприязненно махнул рукой и с морозной, светлой улицы сразу же окунулся в беспокойную суету отдела, где все еще витали запахи задержанных ночью нарушителей.

Лег спать довольно поздно. До часу ночи никак не мог уснуть по-настоящему. Снова подступали кошмары.

Вот по глухому деревенскому погосту с полусгнившими, покосившимися крестами когтистые тени с милицейскими погонами-крыльями за спиной настигают крестящегося на бегу мужика в охотничьих сапогах с раструбами. Над ними, каркая, зависают глазастые, черные птицы. Среди них мелькают лица Саранчина, Штапина, Шкандыбы… Седовласая истерзанная женщина сквозь тесные металлические прутья собачьего ящика вознесла к небу морщинистые длинные руки. Решетка исчезает. На женщину надвигается усатая фигура в кителе. Задыхаясь от смрада, клубящегося над курительной трубкой фигуры, она ограждается от усатого крестным знамением. Человек с песьим лицом набрасывает на нее ременную удавку. Тянет за собой к искрящемуся кострищу. Комлев пугается, закрывает глаза руками и пятится, пятится назад, пока не упирается лопатками в чье-то мягкое, податливое тело. Он оборачивается. Перед ним икона Божией Матери с линией надбровный дуг и щек Людмилы Ивановны. Он хочет сделать шаг вперед, но не может. Мешает груда мусора, колеса, стекло, аккумулятор. Мимо острого кустарника пропрыгала кенгуру с нахальной мордой Владлена Ивановича…

Едва забрезжило, проснулся. Встал с тягучей, длинной болью во всем теле. Голова его была, словно чугунная. С этой непроходящей тяжестью он и появился на службе.

Архаров протянул ему журнал:

— Распишись. Ты сегодня дежурный следователь. Шкандыба удружил. Прямо на Новый год.

Комлев молча чиркнул против своей фамилии. С вымученной улыбкой сказал:.

— Без меня разве смогли бы обойтись.

Зазвонил телефон.

— Ну вот и первая весточка. На кражу поедешь. Это тебя одна бабусенция так поздравила.

Нехотя покидал себе в портфель чистые бланки постановлений, протоколов, объяснений. Понуро направился к выходу.

— Ты сегодня помятый какой-то, — встретил его у машины Дубняш. — А день предстоит муторный. Под праздник прет всякая мелкотня. Только и успевай отбиваться… А ты у нас въедливый. Давай уж лучше я на себя все возьму. Для общей пользы. Договорились?

— Хорошо, Василий Иванович, — сказал Комлев, одергивая на себе шинель.

— От Петьки и слышу.

Машина запетляла по людным улицам. Город жил своей полнокровной, праздничной жизнью. Кто тащил по тротуару елку, кто спешил в ближайший магазин за бутылкой шампанского, а кто и просто прогуливался от нечего делать. Чаще всего это были закоренелые холостяки.

— Надо же, — заскулил рядом Дубняш. — Такой праздник! Радоваться бы надо. Чарочку из рук до утра не выпускать. А они, будто, подождать не могут. Все со своими жалобами на нас напирают. Да ты-то знаешь, куда едем? Бабуля из поселка позвонила. Курей у нее умыкнули.

— Надо было стеречь их, — ухмыльнулся водитель.

Свернули с проспекта и закружили в частном секторе. Остановились у низкого дома с почти сползшей на крыльцо крышей. У штакетника уже стояла бабуля в сером пуховом платке и черной замызганной шубе с поднятым воротником.