Б Фортунатов - Остров гориллоидов. Затерянные миры. Т. 7

Он расхохотался и уже весело и ласково добавил:

— И не будь глупой, Мадлен, а то смотри, какой кислый разговор мы затеяли при Ильине. У него от сочувствия тоже глаза почти на мокром месте.

Ильин, до сих пор молча сидевший у окна, поднялся и взял шлем. Слова Ленуара не оскорбили его. Ведь этот несчастный капитан не знал, что теперь для Ильина дело идет не о самоубийстве и не о побеге. Но стало мучительно неловко перед Мадлен. Это был первый случай, когда при посторонних обнажалась трещина, разделявшая капитана и его жену, и, очевидно, слишком уже натянулось что-то между ними, если такой разговор мог произойти в присутствии постороннего. Он молча поклонился и направился к дверям, но Мадлен решительным жестом остановила его.

— Я очень прошу вас остаться, — сказала она. — У меня такое настроение, что мне бы не хотелось быть сейчас одной.

Капитан взглянул на побледневшее и немного растерянное лицо Ильина и уже совсем дружелюбно усадил его в кресло:

— Сидите, Ильин. Мадлен должна сейчас выпустить заряд кислых слов. Вы как раз подойдете в качестве сочувствующего слушателя, а я для этого очень мало приспособлен… И не сердись на меня, Мадлен, — мягко добавил он, — я знаю, что тебе скучно и тяжело. Но ведь другого исхода нет. Хотим мы или не хотим, но великое дело, начатое здесь, требует от каждого из нас известной жертвы… Я ухожу сейчас по делу к профессору Крозу и часа через полтора вернусь к обеду. Надеюсь застать тебя уже в хорошем настроении!

Капитан приветливо улыбнулся и вышел. Наступило молчание. Мадлен сидела, опустив голову, и медленно перебирала рукой складки скатерти. Ильин не решался первым приступить к объяснению.

— Мне очень тяжело, — начал он наконец, — что я присутствовал при этом разговоре. Впрочем, быть может, это даже и к лучшему: я шел сюда отчасти с целью переговорить с вами как раз на затронутые сегодня темы. Самое главное — вам надо настоять на своем отъезде в Европу.

Молодая женщина подняла опущенные глаза и грустно усмехнулась:

— А вы думаете, сегодняшний разговор был первым нашим столкновением по этому поводу? Вы же сами видели, что ваш совет исполнить не так легко. До некоторой степени мы с вами в одинаковом положении, Ильин.

Ильин быстро шагнул к молодой женщине, но на полпути внезапно остановился. Последними словами Мадлен разорвала тонкую и прозрачную, но упруго отталкивающую преграду, которая их разделяла, и радостная решимость опьяняющей волной смыла тоску и колебания последних дней.

— Капитан сегодня заявил, — сказал Ильин, — что судьба не наградила меня избытком решимости. Это неверно, Мадлен.

Он в первый раз в жизни назвал ее просто по имени и сам даже не заметил этого.

— Я полагаю, — продолжал он, — что вам еще придется проверить мои слова на деле… Пока же я могу сказать вот что: у нас в СССР решимость раньше дела не брызжет искрами, но история наглядно показала, какую ломающую преграды волю к победе мы развернули в великой борьбе последних десятилетий. Эге! Разве мы не тряхнули старым миром — так, что гнилые щепки, вроде нашего Ахматова, полетели через границу в самые отдаленные углы земного шара?

В голосе Ильина зазвучали совсем новые для Мадлен интонации беззаботной, уверенной и властной силы. Он взял обе руки молодой женщины и прижал их ладонями друг к другу.

— Знаете, Мадлен, — добавил он. — Дело вовсе не так плохо. Это вы увидите. Мне нужно только одно: когда понадобится, то решительно и без всяких колебаний полагайтесь на меня. Мы еще будем товарищами не только по несчастью.

Он мог бы поцеловать безвольные руки Мадлен, но, движимый каким-то властным инстинктом, не сделал этого, вместо того крепко пожал руку молодой женщины и молча вышел наружу.

Он уже знал, что в то мгновение, когда он стоял рядом с Мадлен, сжимая ее тоненькие, совсем покорные руки, что-то огромное совершилось, и лишние слова более не нужны.

Мадлен опустилась на стул у окна и, закинув назад голову, долго смотрела вдаль, ничего не видя перед собой. В голове ее беспорядочно теснились мысли — непонятные, радостные и страшные. Мгновениями перед глазами, как на экране кино, появлялась и снова исчезала громадная фигура Ильина, как она его видела минуту назад — с беззаботной улыбкой и словно чужими на его приветливом лице железными серыми глазами.

Самое жуткое было в том, что ведь он сейчас держал ее в своих руках и даже не сделал попытки ее поцеловать и обнять. Это потому, что для него она уже не была женой врага, а только его товарищем, связавшим с ним свою жизнь.

И вдруг обнаженно ясно стало, что вся ее прежняя жизнь, надламываясь, уходила куда-то назад! Что-то новое надвигалось — непредставляемое, радостное и страшное…

На другой день Ильин не зашел повидать Мадлен. Он не смог бы объяснить себе, почему он так поступил. Может быть, потому, что со вчерашнего дня мысль о ней стала всеохватывающей и неотвязной! Он чувствовал, что если он не сдержит себя напряжением воли, образ Мадлен вытеснит из сознания все остальное, а этого при создавшемся положении нельзя было допускать.

К вечеру это решение стало уже глубоко обдуманным и твердым, а назавтра — неизвестно, как это случилось, — Ильин уже поднимался на веранду под пальмами.

Мадлен оказалась одна. На ней было узкое золотистомедного цвета платье, которое Ильину очень нравилось и которое он как-то раз с восхищением расхваливал. Тогда Мадлен смеялась и обещала часто его надевать, чтобы доставить ему удовольствие, но обещания не исполнила.

И — может быть, это впервые исполненное сегодня обещание не было случайностью и говорило о вещах, о которых Мадлен хотела и не могла сказать, или просто сегодня должны были быть произнесены назревшие слова, — но только все произошло сразу, прямо и просто.

Ильин молча поклонился молодой женщине и, усевшись против нее, вдруг неожиданно для самого себя сказал:

— Знаете, чрезвычайно скверное дело. Оказывается, я вас люблю.

Мадлен на мгновение подняла на него глаза, затем снова опустила их и ничего не ответила. Ильин глубоко, словно взбираясь на гору, вздохнул и продолжал тихо, делая длинные промежутки между словами:

— Тогда в саду я сказал вам правду. Даже в последний раз я подошел к вам как к другу, и в этом я не обманывал вас, потому что в ином я тогда не решился бы признаться даже себе. Теперь это случилось, и это плохо, потому что быть около вас в создавшейся обстановке я не могу, а покинуть Ниамбу не имею сейчас возможности. Это во-первых; а во-вторых — боюсь, что теперь в вас не будет необходимого доверия ко мне, а оно абсолютно необходимо, так как положение продолжает ухудшаться. Вы чувствуете? Вокруг нас нарастает громадное напряжение, и скоро, быть может, оно разразится взрывом. Моментами я нестерпимо боюсь за вас. Ну вот, я это сказал, и не сердитесь на меня. А теперь я уйду и попрошу вас иметь ко мне такое же доверие, как если бы ничего не было сказано.