Анатолий Королев - Искатель. 2014. Выпуск №8

— Прошу прощения, миссис Хельвуд. Вы можете быть уверены, что это в последний раз, — тихо промолвила девочка, опуская виноватое лицо.

Впрочем, каких-либо ответов этой даме не требовалось, поскольку та обвела удивленным взглядом ее растрепанную фигуру и покачала головой:

— Не хочу даже знать, в какие дали вы забрались с таким неуемным любопытством, но вам следует быть предельно осторожной.

Вложив в слова долю мрачного предупреждения и позволив себе намек на беспокойство, она быстро привела в порядок белокурые локоны девочки и, пригладив тонкое платье, пропустила воспитанницу в: столовую залу, пробормотав себе под острый нос что-то об отсутствии благоразумия у нынешнего молодого поколения.

За длинным массивным ореховым столом уже собралось все немногочисленное общество замка. Между тремя учителями давно завязался оживленный разговор, отчего они даже не обратили внимания на опоздавшую ученицу, которая, воспользовавшись этим, беспрепятственно проскользнула на свое место.

— Добрый вечер, Флорентина. Ты заставила нас немного поволноваться. Но я не сержусь — этот вечер располагает к одиноким раздумьям. Не так ли, ma chere? [2] Моя дорогая (фр.). — мягкий грудной голос матери обволакивающей волной коснулся слуха девочки.

Флорентина вздрогнула, будто пойманная на месте преступления, и подняла свой честный туманный взор, пытаясь выглядеть как можно более невинной и недоумевающей. Большие печальные глаза сидящей на высоком резном стуле миссис Деллинг были устремлены в сторону цветных витражных окон, сквозь которые алые лучи закатного солнца, преломляясь, причудливым узором ложились на мраморный пол. Глаза женщины, подернутые легкой поволокой, влажно блестели, как темная водная гладь озера: Она неподвижно смотрела внутрь себя, в свои мысли и воспоминания. У миссис Деллинг были особые дни, когда она часами напролет могла предаваться грезам о прошлом, порой забывая о внешнем мире. В те вечера, когда природа застывает в непоколебимой гармонии, когда солнце озаряет своими багряными, щедрее блеска золота всего света лучами, а воздух неподвижен, чист и свеж, миссис Деллинг целиком отдавалась ностальгическому настроению. Тогда взгляд ее все чаще был обращен вдаль, голова опиралась на согнутую руку, отчего она свысока рассматривала собеседников сквозь полуприкрытые веки. Покатые плечи едва заметно опускались, а в движениях появлялись вялость и замедленность. Каждый член небольшого разношерстного общества замка ощущал перемену и предоставлял женщину самой себе, предпочитая не вмешиваться в душевные переживания хозяйки.

Днем она всецело отдавалась созерцательному состоянию, а ближе к тихим вечерним часам проходила в диванную комнату, где без сил опускалась в обитое бархатом любимое кресло, а думами женщины завладевали калейдоскопы ушедших образов. Только когда в беломраморном камине медленно дотлевали угольки огня, а на стены ложилась сумрачная тень, она обретала способность ясно мыслить и, эмоционально вымотанная до крайней степени, на ощупь брела до своих покоев. Даже ее верная служанка не решалась подойти к ней в такие моменты: гордая миссис Деллинг не выносила показывать свои слабости. Ночь же она проводила без сна, лежа на королевских размеров кровати и устремив свой пытливый взор на портрет молодого и красивого мужчины, висевший на стене близ ее ночного ложа. Под утро она забывалась беспокойным сновидением, измученная невозможностью что-либо исправить и бессмысленными вопросами, набатом звучавшими в ее голове.

По мельчайшим признакам Флорентина сразу уловила отрешенное состояние своей матери. Она обреченно вздохнула про себя.

— Pardonnez-moi, maman [3] Извините меня, мама (фр.). . Я заигралась в саду и позабыла о времени, — сказала девочка и ловко развернула накрахмаленную салфетку.

Принявшись за жаркое, Флорентина попыталась вникнуть в смысл беседы, которую вели на повышенных тонах взволнованные и разгоряченные вином учителя. Вернее, дискуссировали только мистер Брок, оживленно взмахивающий короткими полными руками, и мистер Браги, внимательно выслушивающий своего собеседника. Галантный и изысканный учитель танцев, изящных искусств и этикета, мистер Бальдр с легким прищуром наблюдал за разворачивающейся перед ним ежевечерней сценой, отчего-то едва улыбался тонкими губами и задумчиво покручивал загнутые кверху усы.

— Это уму непостижимо! Какое вопиющее и безобразное искажение данной нам действительности! Разве они имеют право считать, что им дано некое прозрение свыше? — надрывался мистер Брок, сверкая блестящей залысиной в свете десятков свечей.

— О, вы имеете в виду Бога? — с учтивостью осведомился мистер Браги, высоко вскинув густые брови над раскосыми карими глазами.

— Ни в коем случае! Как эта нелепость пришла вам в голову? Я имею в виду тайное знание, скрытое в разуме любого человека, информацию, заложенную в индивидуума по праву рождения. Но меня возмущает нечто иное! Эти глупцы, возомнившие себя полубогами, слегка приоткрыв завесу над этой тайной, уподобляются чуть ли не религиозным сектантам, пренебрегая рациональным в пользу чего-либо субъективного и невещественного!

— Позвольте, господа, — спокойным голосом решил рассудить споривших мистер Бальдр. — Но разве вы не допускали мысль, что эти люди, о которых вы имеете честь говорить, творцы искусства, имеют всего лишь более глубокое восприятие нашего мира, вникают в саму суть бытия и, какая неожиданность, натыкаются на незримую грань, предел? И, постоянно и неустанно ища освобождение от сковывавших нас оков повседневности и тусклости, они научились по-другому воспринимать действительность, перерабатывая и пропуская ее через призму своего внутреннего мира. Как бедна наша действительность на настоящие эмоции! Вероятно, у каждого из вас во время самых бурных и страстных переживаний возникало внезапное осознание того, что это — предел возможностей чувств. Вы же не станете отрицать, что по-настоящему реальный мир находится в нашем сознании. Именно там простирается безграничный, как безбрежное бесконечное море, простор воображения! В действительности, напротив, краски тускнеют, чувства притупляются, и нам остается упиваться только жалкими останками, неким блеклым предчувствием самих ощущений.

Голос говорившего мистера Бальдра, и так всегда тихий и умиротворенный, к концу речи снизился до едва заметного шепота. Оппоненты, внимательно слушавшие коллегу, окончательно затихли и прониклись его успокаивающим тенором.

— Кажется, я понимаю, о чем вы говорите. Именно благодаря переосмыслению бытия через внутреннее самосознание и создаются произведения искусства, так поразившие нашего чересчур рационального мистера Брока своим несоответствием с жизнью. Видимо, под внутренним «я» и индивидуальным развитием духа он и подразумевал тайную информацию, данную людям с момента рождения. Не так ли?