Николай Павлов - Тринадцать сеансов эфиризации. Фантастические рассказы

В моих мыслях мелькал уже проект жалобы мировому об оскорблении на словах; я даже совершенно забыл, что уже умер…

Припадок раздражения, тем более сильного, что я ничем не мог его выразить, заставил меня, если только я не ошибаюсь, покраснеть. Мне было стыдно за них, моих задушевных друзей. Казалось, еще немного, и я нашел бы в себе силы подняться со стола и расплатиться с ними за непрошеное составление моего некролога. Когда я стал несколько успокаиваться и кровь отлила от моего лица, ко мне внезапно и неожиданно вернулось чувство зрения. Я стал сомневаться в моей смерти и тут же (такова уж натура человека!) в самом потаенном уголке моего сердца зародилась мысль о мщении.

Как бы то ни было, я стал видеть. Картина, которая представилась моим глазам, была странна и своеобразна. Было светло; в воздухе носились густые облака дыма от ладана (обоняние мое оставалось парализованным). Сквозь опущенные шторы пробивались яркие лучи зимнего солнца. Комната была полна народа; я увидел моих друзей с притворным выражением грусти на лицах, подчиненных с видом какой-то странной, боязливой независимости, целый ряд дам в траурных платьях, несколько специалистов похоронного дела, в лице читальщиков и гробовщиков, какие-то совершенно незнакомые мне личности… А я, печальный герой события, я лежал посреди них и всеми силами души удивлялся экстренности этого события.

В комнате не было ни моей жены, ни детей. При мысли о жгучем горе моей Вари, о страхе и недоумении малюток, мое сердце мучительно сжалось. Хотелось верить в благоприятный исход невероятного приключения.

В то время, когда я предавался надеждам, в зале послышался сдержанный шепот. Прямо против меня находилась входная дверь, и я увидел его п-во, моего непосредственного начальника. Он был встревожен и бледен. Очевидно, его смутила скоропостижность моей кончины. Не отвечая на поклоны и приветствия окружавших, он как-то боком прошел мимо меня, искоса взглянул на стол и с достоинством кивнул моему телу головою. Он сделал это с таким же важным видом, как и в то время, когда я имел удовольствие состоять еще его подчиненным. Его п-во никогда не любил излишней фамильярности.

Общество сгруппировалось в отдельные кружки. Старики покачивали головами и говорили: «так-то… думал ли кто-нибудь… вот и мы также…» Молодежь вела оживленные разговоры и, казалось, забыла уже обо мне.

А между тем, я не хотел умирать. Мне было досадно равнодушие окружавших. Кроме того, я не хотел быть причиной горя для своих родных. Это были тяжелые ощущения, но впереди ожидали меня испытания еще более печальные и непредвиденные.

Панихида кончилась, и все присутствовавшие, прибавив каждый еще две-три черты для обрисовки моего характера и моих наклонностей, стали разъезжаться. Я мог, наконец, остаться наедине с своей семьей.

Запоздали уходом только его п-во и некто Александр Иванович, мой закадычный товарищ, друг моего дома, в лучшем и чистейшем смысле этого слова.

На досуге я внимательным, хотя и неподвижным взглядом, рассматривал того и другого. Его п-во, но случаю экстренности события, был во фраке, украшенном звездами; на старческом, дряблом лице его лежал тонкий слой пудры, придававший ему ту бледность, которая удивила меня при первом взгляде.

Очевидно, добрый старичок хотел почтить мою память хоть этим искусственным признаком печали и, огорченный людским недоброжелательством, я от всей души был ему благодарен за это.

Александр Иванович делал, между тем, различные распоряжения относительно скорейшего помещения моей персоны в гроб. Он торговался с гробовщиками, назначал число факельщиков, писал оповещения о моей смерти для публикации в газетах и, по-видимо-му, был очень доволен своим назначением, хотя и старался, как мне казалось, поскорее отделаться от меня. Александр Иванович был одет в мою новую сюртучную пару; я узнал ее по шелковой подкладке сюртука; на жилете его красовалась моя толстая, золотая цепь. Это показалось мне несколько странным; но я не имел времени думать о таких пустяках, — меня беспокоило отсутствие Вари.

Она вошла в комнату. На ней было роскошное траурное платье; ее красота была обаятельнее, чем когда-нибудь. Я чуть не щелкнул языком от удовольствия, что обладаю привязанностью такой восхитительной женщины, вторично забыв, что я не могу не только «обладать» чем бы то ни было, но даже сделать очень простую вещь — щелкнуть языком.

— М-г Alexandre, можно войти? — спросила Варя, кокетливо останавливаясь на пороге комнаты.

— Да, да, — отвечал тот. — Князь давно ждет вас. Где вы так долго были? Я уже должен был сказать гостям, что вы захворали от огорчения и что у вас постоянные обмороки.

Варя в это время раскланивалась с его п-вом.

— Тем лучше, — щебетала она. — Я, действительно, не переношу всех этих неприятных формальностей. Кроме того, столько хлопот с трауром.

Варя грациозно опустилась в кресло; его п-во поместился рядом с ней, а Александр Иванович исчез, испарился, растаял, — словом, скрылся до того незаметно, что я даже удивился. Да и вообще, день моей смерти был для меня днем удивления. Я, например, никогда не ожидал от Вари такой твердости характера. Она прекрасно маскировала свое горе, не желая выказывать его перед посторонними.

— Итак, Вавочка, — сказала она, поворачиваясь к его п-ву, — мы вступаем в новый фазис нашей жизни. Твоя Пумпуська совершенно неожиданно, но очень кстати, сделалась вдовою…

Вот тебе раз!

Наконец-то я убедился, что все, происходившее со мною, было глупым, хотя и очень продолжительным, сном. Я мог умирать, мог совершать путешествия в рай или ад, пожалуй, на луну, или к центру земли, могло случиться все, что угодно, но, чтобы моя Варя, идеал честной жены и заботливой матери, могла быть «Пумпуськой» кряхтящей развалины, это было слишком неправдоподобно и неестественно.

И я с величайшим хладнокровием приготовился смотреть и слушать продолжение моих нелепых грез.

Его п-во наклонился и, кряхтя, целовал маленькие ручки Вари.

— Ну, это потом, — сказала она. — Сидите смирно. Прежде всего — дела. Вы понимаете, что меня беспокоит мое новое положение?

— Что же может беспокоить тебя, мой ангел? — говорил князь. — Ты знаешь, я всегда готов обеспечить твою будущность…

— Это я уже слышала, но этого не будет. Моим детям нужен отец, а мне муж; поэтому я не останусь неприступной вдовицей, а выйду замуж. Беда в том, что тот, на ком я остановила свой выбор, небогат… Я предлагаю вам, чтобы все оставалось по-старому. Мой будущий муж будет вашим протеже, так же, как бедный Жан, а я… я буду, по-прежнему, вашей Пумпуськой. Согласны?

Честное слово, сон становился слишком оскорбительным, и я снова стал напрягать все усилия воли, все свои заснувшие физические силы, чтобы пробудиться.