Ольга Михайлова - Оборотни Митрофаньевского погоста (СИ)

Впрочем, сам Корвин-Коссаковский понимал, что просто тянет время - в надежде, что откуда-то придёт спасительное понимание ускользающего смысла, блеснёт догадка, прольёт свет холодного разума на нелепый мистический морок. Арсений знал, сколько душевных расстройств, ночных кошмаров, нервной слабости и непрекращающегося сплина скрывают души петербуржцев. Однако Бартенев был абсолютно здоров, ему просто не могло ничего примерещиться.

Но знал Арсений Вениаминович и утверждение Гёте о том, что сущее не делится на разум без остатка, и в потустороннее - верил. А кто в Петербурге, "городе на костях", в приюте вечных туманов и трясин, где хляби небесные стекают в бездны земные, где под мощеные проспекты веками уходили призрачные тени, чтобы потом то и дело жуткими фантомами вырываться наружу, не верит?

Неожиданно Арсений содрогнулся, осознав нечто, что до той минуты упорно не хотел впускать в душу.

Он потерял мать в младенчестве, но не имел печальных воспоминаний сиротства, его мачеха, Лилия Галахова, была добра к нему, и Арсений привязался к ней всей душой. Полюбил он и сестру Марию, девицу разумную и спокойную. Но появившаяся на свет годом позже Анна всегда казалась ему странной, она была то ли себе на уме, то ли немного не в себе. Ей вечно снились нелепые сны, она видела в доме непонятные тени и по два раза в неделю падала в обмороки. При этом врачи, коих его отец, граф Вениамин Данилович, приглашал к дочери, только разводили руками, ничего не находя. Сам Арсений замечал, что припадки и видения происходили с сестрицей только в чьём-то присутствии, пророчества же её были откровенно вздорны, и сестра Мария тоже видела во всём этом чистой воды притворство. В семнадцать лет Анна вышла замуж за светского красавца Дмитрия Черевина, человека без гроша за душой. Брак оказался несчастливым, молодые не ладили, после рождения дочерей Дмитрий Михайлович завёл на стороне интригу, сильно кутил, быстро промотал приданое Анны и уверял всех, что его жена - помешана. Анна же весьма досаждала своими семейными неурядицами и брату Арсению, и сестре Марии, а потом сделала единственное предсказание, истинно сбывшееся, напророчив себе скорую смерть, и подлинно в конце года почив на одре неизлечимого недуга. Муж её, овдовев, не занимался детьми, пустился в разгул и однажды утром был найден в проулке мёртвым. Вскрытие показало болезнь печени от излишних возлияний.

Мария, ставшая женой князя Палецкого, взяла племянниц к себе, когда девицам было четырнадцать и тринадцать лет. Душевная близость со старшей сестрой сохранилась у Арсения и поныне, и он не раз слышал от Марии исполненные беспокойства слова о воспитанницах. Свою дочь Ирину Мария взрастила кнутом и пряником, но племянницы, годами остававшиеся без родительского попечения, увы, не имели понятия ни о вере, ни о скромности, нисколько не умели себе ни в чём отказывать, Лидия казалась ветреной и легкомысленной, а младшая Нина пугала теми же склонностями, что и её мать, только теперь княгиня не видела в этом придури.

-Арсений, она по ночам встаёт и ходит по дому, при этом, ты поверь, спит! И я и Акулина видели, как она по весне шла в полнолуние по перилам балюстрады на террасе летнего парка, где и кошка не пройдёт! Акулька сказала, надо у постели барышни на ночь мокрую тряпку класть, тогда, мол, встанет, на мокрое наступит и проснётся, так у них в деревне с лунатиками поступали. Ну... кладём.

-Ты считаешь, это лунатизм?

-А ты что думаешь? Но откуда это? Анька-то притворялась, цену себе набивала, но это не шутки. Нинка шла по перилам, как по паркету! Как ангел вёл, клянусь, иначе сверзнулась бы, костей не собрали, там семь футов... Доктор сказал, перерастёт... Мамаша-то её, однако, не переросла. - Мария поджала губы и досадливо поморщилась. Судьба сестры порой казалась ей немым укором, и Арсений временами чувствовал нечто похожее. - А Лидка тоже хороша, егоза и кокетка, причём, не лучшего толка, поверь. Как бес в ней. Мужчины чуют, вертятся вокруг, - быть беде. А что делать? Ни запрёшь, ни спрячешь. Я не мать, ни прибить могу, ни наказать...

-Так наставляй хоть...

Мария Вениаминовна усмехнулась.

-А то я не пыталась! Не слышат, точнее, слышать не хотят. В голове только ухаживания, балы, офицеры и новые фасоны платьев. Ты сам-то говорить с ними пытался?

Арсений пытался да видел то же самое, что и Мария. Юность, презирающая авторитеты, но боготворящая кумиров да идолов, не внимала ничему. Его вразумлений ни Лидия, ни Нина никогда не слушали, пропускали всё мимо ушей, считали старым глупцом. Он не пользовался доверием девиц и теперь не знал, как поступить, как предостеречь их от беды, тем более что, поди пойми, с какой стороны и какой беды ждать-то? Оставалось сделать то, что мог: приглядеть за молодыми людьми в свете, навести справки о загадочном покойнике, стараться не допустить скандала.

А скандала Корвин-Коссаковский боялся - именно с тех пор, как девицы вышли в свет. У обеих агенды заполнялись в минуты, вокруг них, как бабочки вокруг цветков, вились молодые франты, и за неполный месяц они стали причиной двух довольно скандальных историй.

Нельзя было забывать и о княжнах Любомирских, дочерях известного спирита, князя Михаила Любомирского, девицах недалеких, но весьма себе на уме. Обе княжны были подругами девиц Черевиных по пансиону. Ни Анастасия, ни Елизавета не выделялись красотой, лица их Корвин-Коссаковскому казались похожими на оладьи - рыхловатые, излишне круглые, местами - с конопушками и рябинками. Но если лица чуть и подгуляли, что ж, "с лица воду не пить", зато обе отличались, даже в избытке, женскими прелестями - и, в принципе, мужским непритязательным вниманием обделены не были, а уж сорокатысячное приданое каждой и вовсе делало их завидными невестами.

Дружбу племянниц с Любомирскими Корвин-Коссаковский не одобрял: княжны казались ему пустыми и суетными. Дурные привычки отцов становятся пороками детей, и девицы были заражены отцовским увлечением спиритизмом, постоянно говорили о домовых, гадали под Рождество, в любой свободный час разбрасывали карты на каких-то марьяжных королей и глядели в кофейную гущу. Все четыре девицы казались неразлучны, и причина такой симпатии вскоре стала понята Корвин-Коссаковскому: девицам Черевиным было весьма приятно бывать в доме своих богатых подруг, где их неизменно прекрасно встречали и развлекали интереснейшими историями о духах и русалках да светскими сплетнями, а девиц Любомирских общество девиц Черевиных прельщало ничуть не меньше: около них всегда крутились мужчины, некоторые из которых знакомились и с ними. Сестра Арсения звала эту дружбу сообществом по взаимному оглуплению и развращению.

В дочерях младшей сестры настораживали Корвин-Коссаковского ещё и удивительная красота девиц, и непонятное равнодушие, даже отвращение к вере: Лидия убрала из своей комнаты все иконы, а Нина неизменно жаловалась на дурноту в церкви. Всё это не нравилось Корвин-Коссаковскому и раньше, а ныне, после рассказа Бартенева, и вовсе пугало. Было и ещё одно обстоятельство, не нравящееся ни ему, ни сестре. Обе племянницы терпеть не могли Ирину Палецкую, свою кузину, наследницу весьма значительного состояния, в равной степени, она относилась к ним с едва скрываемой неприязнью. Корвин-Коссаковский знал причины антипатии девиц друг к другу: он как-то слышал разговор дочерей Анны о том, что если Ирина и выйдет замуж - только из-за тридцати тысяч приданого, сама же она и даром никому не нужна. В словах девиц сквозила зависть, ибо ни отец, ни мать их не обеспечили. При этом, хоть Лидия и Нина и вправду казались красивее Ирины, Арсений ценил дочь Марии за унаследованные от матери рассудительность и здравомыслие, тонкий ум и вкус.