Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев

Для детворы, выросшей в станице и дальше неё не бывавшей, успевшей повидать лишь хлебные поля, степи да лиманы, всё было внове и интересно настолько, что на какое-то время забылись тревоги и беспокойство о дальнейшей судьбе. Так, по крайней мере, можно сказать об Андрее и Марте, делившихся дорожными впечатлениями. Они сидели у самой решётки, свесив ноги наружу, поскольку в дверном проёме места маловато, а смотреть хотелось всем.

— Как красива кубанская земля! — сказала Марта скорей печально, чем восторженно. — Жаль, что повидать всё это довелось таким вот образом…

— Не говори, — в тон ей обозвался Андрей, задумчиво наблюдавший, как проплывают, оставаясь позади, лужайки, овражки, кустарники, купы деревьев — они стали попадаться всё чаще. — А скоро въедем в лес, там ещё красивше. Говорят, там навалом каштанов, фундуковых зарослей.

— Фундуки — это орешки, какие ты у Гапона нарвал? Вкусные! У меня аж слюнки потекли… Ты точно уверен, что в горах много партизан.

— Ежли по правде, то не совсем. Выдаю, как ты однажды сказала, желаемое за действительное.

— Я вижу, мои подсказки не остаются без внимания: твой выговор становится грамотней и чище. Но ещё много всяких «ежли», «хуть», вместо «если», хотя» или вместо «опять» — «обратно». Неужели не замечаешь?

— Привычка — дело труднопреодолимое. Но я стараюсь. А почему ты спросила про партизан?

— Помнишь, мама сказала, что они, возможно, знают про эшелон. Может, им как-то сообщили уже и про нас?

— Про нас — навряд, чтоб успели… Разве что по рации.

Между тем достигли предгорий, и железная дорога уже не рассекала препятствия, а обходила их стороной, часто изгибалась то в одну сторону, то в другую. Одинокие купы деревьев и небольшие заросли сменил густой и высокий, казавшийся непроходимым, лес.

На равнине дрезина придерживалась дистанции в сто, а то и двести метров; теперь расстояние сократилось метров до пятидесяти. Заметно снизил скорость и поезд.

— Боятся, — заметил Андрей. — Значит, есть причины.

— Что ты имеешь в виду — нападение партизан? — обеспокоилась Марта.

— Вce может быть, но скорей просто порча колеи. А это, если прозевать, дорога под обрыв.

— Ты меня пугаешь… Это ведь верная смерть и для нас.

— Чему быть, того не миновать — есть такая пословица. Ты, никак, разуверилась в талисмане? Не потеряла его случайно?

— Он всё время напоминал мне о себе, словно испытывал терпение.

— Как это? — не понял он.

— Пришелся не плашмя, а ребром и сильно беспокоил.

— Надо было сказать, я бы помог развернуть. А что это мы вроде как останавливаемся… Точно: слышишь, тормоза скрежещут?

Поезд резко сбавлял ход, а затем и встал вовсе. Все тут же отхлынули от решётки и стали укладываться ничком на пол. В пути Андрей, взявший на себя роль старшого, дважды напоминал, как следует себя вести, если вдруг нападут партизаны. С Сергеем Попченко, смышлённым и волевым пацаном, они поделили заложников на две группы с тем, что если придется убегать, то половина должна держаться Андрея, другая — его заместителя; а также выполнять все распоряжения беспрекословно.

Оставаясь у решётки, старшой просунул голову наружу и стал наблюдать за тем, что происходит впереди, поскольку и выстрелов не слышно, и не трогались с места. Благодаря изгибу полотна видна была дрезина, а сразу за нею — куча наваленных на рельсы деревьев. Несколько солдат растаскивали завал, остальных видно не было — похоже, залегли в ожидании нападения.

— Метрах в стах отсюда кто-то накидал на рельсы деревьев, — сообщил он обстановку товарищам. — Фрицы сбрасывают их под откос. Скоро, наверно, поедем дальше. Хотя… чтой-то не пойму… два, три, пятеро солдат и с ними начальник эшелона спешат сюда. Как бы не за нами…

Догадка подтвердилась: офицер распорядился откинуть решётку и, когда это было сделано, приказал:

— Стат! Фсем виходит нис, пистра, пистра!

Но «пистра» не получилось: Андрей распорядился «тянуть резину», и желающих добровольно оставить вагон не нашлось. Поднялся солдат, в ход пошли пинки и подзатыльники. На насыпи ребят хватали за шиворот и по двое уводили за платформу, где строили в колонну по два. Андрей вполголоса напоминал каждому становиться в свою команду и быть готовым ко всяким неожиданностям.

— Нами хочут прикрыться от партизан, — делился своими догадками. — Завал — это верняк ихняя работа… а за ним, может, еще и рельсы развинтили… ждут, пока станут ремонтировать.

Последними привели группу из четырёх человек, из них две девчонки. Ещё издали все заметили кровь на лице Лены. Андрей знал уже, что в ту злополучную ночь над нею измывался начальник эшелона. Как рассказали они Марте, в вагоне их сначала попытались «угостить» ужином. Все наотрез отказались. Тогда стали заставлять выпить шнапсу, а когда и из этого добром ничего не получилось, стали силком, каждой поотдельности, вливать из фляжки в рот, пока не напоили допьяна. Что было потом, помнили смутно, как дурной сон. Лена, по словам Марты, поклялась: если такое повторится — «выколоть гаду бельмы». Похоже, подумал Андрей, она не стала дожидаться повторения и набросилась на мучителя при первой возможности, за что и поплатилась расквашенным носом. Однако на лице офицера царапин видно не было.

Держа наготове пистолет, он скомандовал:

— Фсем шагайт перёт! Кто будет убегайт, ме будет стреляйт, как сапак!

Метрах в десяти за дрезиной один из стыков был разворочен взрывом, о мощности которого говорили растрощённая шпала, согнутый рельс и глубокая воронка. От дрезины принесли ящик с ключами и другой инструмент, и несколько солдат, прикрываемых ребячьми шеренгами, принялись развинчивать болтовые крепления. Тем временем с платформы сбросили запасные рельсы и шпалы.

Видимо, гитлеровцы и мысли не допускали, что среди ребят есть кто-либо, понимающий по-немецки, а потому говорили меж собой без опасения быть понятыми; не придавалось значения и шушуканью ребят.

Отто Марту не выдал, и она всё пыталась угадать его среди других пожилых немцев, оставленных ремонтировать железнодорожное полотно. Не этот ли, присматривающийся к девчонкам и прислушивающийся к их голосам? Пару раз он посмотрел и на нее, но недолго — видно, она не внушала доверия своей искуственной неопрятностью. А вот Андрея, пожалуй, вычислить сумел и даже догадался, что он здесь за вожака: всё время поглядывал в его сторону.

Фашисты ужасно нервничают, опасаясь, как бы не нагрянули партизаны, сообщала между тем Марта, переходя иногда на «немецкий», которому обучил её Андрей; торопятся, хотят успеть с ремонтом засветло. Начальник, поторапливая, ходил от одной группы ремонтников к другой, успокаивал: дескать, партизаны не откроют стрельбу из-за детей, а если всё-таки решатся сделать хоть один выстрел, он тут же пристрелит пару выродков и пригрозит так же поступить с остальными заложниками. Эти русские дикари ради своих зверёнышей пойдут на любые уступки — не раз, дескать, проверено на практике.